Римский орел. Орел-завоеватель
Шрифт:
Катон призадумался.
– Я умею плавать… немного.
– А ты не подумывал о карьере во флоте? – язвительно, но с некоторой надеждой вопросил Веспасиан.
– Никак нет, командир. У меня морская болезнь.
– О боги! Что ж, боюсь, одного умения плавать еще недостаточно для командования подразделением, но, поскольку у нас каждый человек на счету, я нахожу возможным зачислить тебя во Второй легион. А теперь, как у нас говорят, ты свободен. Пожалуйста, будь умным мальчиком и подожди снаружи – за дверью.
– Слушаюсь, командир.
Как только дверь за юношей затворилась, Веспасиан покачал
– И куда только катится мир? Как по-твоему, центурион, сумеем ли мы из него сделать солдата?
– Никак нет, командир, – не раздумывая, ответил Макрон. – Армия слишком опасное место для неженок.
– Рим, кстати, тоже, – со вздохом заметил легат.
Он вспомнил об участи тех, кто осмеливался высказывать свое мнение при Калигуле. Впрочем, и сейчас, при его преемнике, Клавдии, дела обстояли не лучше. Главный фаворит императора, вольноотпущенник Нарцисс, населил Рим шпионами, деловито строчившими доносы на всех, в ком видели хотя бы малейшую угрозу для новой власти. Самый воздух в столице был, казалось, отравлен ядом всеобщей подозрительности, особенно усилившейся после попытки государственного переворота, предпринятой Скрибонианом. Положение осложнялось тем, что среди недавно арестованных заговорщиков оказались и некоторые знакомцы его супруги. Сама Флавия тут, конечно же, ни при чем, однако Веспасиан в который раз пожалел о ее неразборчивости в знакомствах. Впрочем, чего еще можно ждать от женщины, выросшей в пронизанной политическими интригами атмосфере императорского двора. Как и от другого птенца, выпорхнувшего из того же гнезда, – юнца, дожидавшегося сейчас за дверью.
Веспасиан поднял глаза от стола:
– Что ж, центурион, посмотрим, что мы можем сделать для молодого Катона. Полностью ли укомплектована твоя центурия? Ты ведь, кажется, остался сейчас без помощника?
– Так точно, командир. Мой оптион умер сегодня утром.
– Хорошо. То есть хорошего тут мало, но это многое упрощает. Запишешь новичка в свою центурию и сделаешь его своим оптионом.
– Но, командир… – выдохнул изумленно Макрон.
– Никаких «но». Это приказ. Назначить мальчишку центурионом я не могу, но и пренебречь пожеланием императора тоже нельзя. Так что придется нам с тобой с этим стерпеться. Ты свободен.
– Слушаюсь, командир.
Макрон отсалютовал легату рукой, четко повернулся кругом и, печатая шаг, вышел из кабинета, хотя мысленно извергал потоки чудовищной брани. По армейской традиции центурионы сами подыскивали себе оптионов и не гнушались получать за протекцию хорошую мзду. Теперь эти денежки уплывали из рук Макрона, однако в его голове блеснула счастливая мысль. Можно ведь повернуть дело так, что мальчишка в центурии не задержится. Оступится раз-другой, потом заскулит. И запросит отставки, он ведь неженка, рохля. Слабак, которого вмиг обломает армейская жизнь.
Завидев центуриона, Катон искательно улыбнулся, и Макрон его чуть было не пнул.
– Что теперь будет со мной, командир?
– Заткнись и топай за мной.
– Слушаюсь, командир.
– Парни, я хочу представить вам нового оптиона.
Лица легионеров, находившихся в тускло освещенной немногочисленными оранжевыми светильниками столовой, ошарашенно вытянулись.
– Это… новый
– Верно, Пиракс.
– А он не слишком ли… ну, это… молод?
– Очевидно, нет, – с горечью ответил Макрон. – Император издал указ о новом порядке отбора и назначения оптионов. Теперь, чтобы получить этот чин, нужно быть долговязым, тощим и знать назубок труды греческих и латинских писак. Предпочтение отдается тем, кто сведущ в стишках или пьесках.
Солдаты недоуменно таращились на него, но Макрон был слишком сердит, чтобы снизойти до более вразумительных пояснений.
– В общем, вот он, Пиракс. Отведи этого грамотея к писцу. Пусть тот занесет его в список и выдаст опознавательный медальон. Выделишь ему место в спальне своего отделения.
– Но, кажется, новые имена в список состава центурии вносятся только рукой командира.
– Послушай, у меня и без того дел по горло, – вспылил Макрон. – Короче, это приказ. Делай, что тебе сказано, а не трепли языком.
Он стремглав вылетел из столовой и побежал по коридору к своей каморке, возле которой его дожидался Пизон с пачкой каких-то бумаг.
– Командир, это срочно надо бы подписать…
– Потом, – отмахнулся Макрон и, схватив сухой плащ, поспешил к выходу из казармы. – Я сейчас на дежурстве.
Когда дверь захлопнулась, Пизон пожал плечами и побрел дальше, недовольно бурча что-то себе под нос.
Через какое-то время прямой, как жердь, новобранец Катон сидел на верхней койке солдатского спального помещения. Задев макушкой соломенный мат, подложенный под черепицу кровли, он нервно поежился: нет ли там крыс? На груди юноши темнел медальон – небольшая свинцовая бляшка с его именем, номером легиона и имперской печатью. Эта вещица, подумал он горестно, всегда теперь будет с ним. До отставки или до гибели в одном из сражений. Тогда ее снимут служивые из похоронной команды, довольные тем, что труп удалось опознать. Уткнув подбородок в колени, Катон опечаленно размышлял, как ему выпутаться из этой кошмарной истории. Каморка, тесно заставленная солдатскими койками, если и отличалась от подсобных чуланчиков дворцовых конюшен, то далеко не в лучшую сторону.
А сами солдаты!
Просто животные, их по-иному нельзя и назвать. Пьяные, дурно пахнущие, непрерывно рыгающие. Катон с трудом сдерживал тошноту, когда ему их – одного за одним – представляли. Они, в свою очередь, по всей видимости, тоже не знали, как к нему относиться. С одной стороны, он был для них вроде начальником, с другой – каждый из них полагал, что справился бы с обязанностями помощника центуриона много лучше, чем какой-то столичный молокосос. Последнее явственно проступало во всех неприязненных взглядах.
А говорили эти скоты лишь о том, кто трахнул больше девиц, убил больше варваров, дальше всех плюнул или громче всех бзднул. Усилием воли Катон заставил себя слушать все это не морщась, потом, выждав достаточно приличное время, свесился с койки и вежливо поинтересовался, не покажет ли кто ему его комнату. Все разговоры мгновенно прервались, все лица в помещении обратились к нему, и только тут до него вдруг дошло, насколько он влип.
Глава 3