Рио-де-Жанейро: карнавал в огне

Кастро Руй

С 1808 года, когда принц-регент Дон Жоау основал ботанический сад, в Рио всегда было много хороших ботаников, натуралистов и геологов. В те времена Португальская империя имела филиалы по всему миру, и ботанический сад украшали экзотические саженцы, которые принц выписывал из Африки, Индии и Китая, — от ненасытных плотоядных растений, способных проглотить целый рой кузнечиков, до самых тонких и изысканных пряностей и чаев. Сад был настолько переполнен выходцами со всего света, что посетившая его в 1823 году англичанка Мария Грэхэм жаловалась, что не нашла ни одного бразильского растения. Но, как это часто здесь случается, вскоре коллекция приняла заметную бразильскую окраску, и вместе с каладиумом и жакарандой, «comigo-ningu'em-pode» («никто меня не тронет» — ядовитый кустарник) и другими, в нее влились тысячи местных растений. Кариоки привыкли к этой коллекции и приспособили ее под свои нужды так быстро, что вы и «экобиологическая вариативность» не успели бы сказать. Привыкли к ней даже рабы, которые стали первыми чернокожими ботаниками и натуралистами в истории. Рио привлекал ученых со всего мира, таких выдающихся

людей, как Уильям Свейнсон, Карл Фридрих Филипп фон Марциус, Иоганн Баптист фон Шпике, Огюст де Сен-Илэр и барон Лангсдорф, и их встречи с коренными бразильцами переросли в такие исследования в области фармакопеи, что, должно быть, не одна европейская лаборатория сделала на этом состояние. С тех пор наш ботанический сад превратился в живую лабораторию.

Можно провести здесь многие часы, так и не исчерпав его возможностей: 8000 видов растений, 200 видов птиц и огромное разнообразие бабочек, цикад, сверчков, жуков, пауков, жаб, ящериц и прочей ползучей живности, волосатой, слизистой или с панцирями. И все это каталогизировали и переписали — ни единая стрекоза не ускользнула от внимания исследовательских институтов. Это просто праздник, раздолье для природы и научных изысканий. Спросите об этом европейских ученых, что до сих пор бродят по его аллеям и до недавнего времени вполне могли столкнуться с увлеченным ботаником и орнитологом-любителем, специалистом по птичьему пению, композитором Томом Жобином (как жаль, что больше нельзя услышать, как беседовали, пересвистываясь, Жобин с дроздом). Самое потрясающее, что ботанический сад находится не в уединенном местечке где-нибудь вдали от города. Все его двадцать восемь гектаров разместились в самом сердце Рио, в десяти минутах ходьбы от Копакабане, и неустанно вырабатывают кислород для улиц и проспектов города. А его главный вход находится всего в нескольких метрах от лучших ресторанов города и бара «Жойа», жизненно необходимого, чтобы справиться с избытком кислорода.

Море — вот еще одно место, где многие кариоки чувствуют себя как дома. Это ныряльщики, что проводят большую часть жизни под водой, в полусотне метров ниже уровня моря, и почти уже стали частью местной океанической фауны. За последние несколько десятилетий эти люди видели, как море мутнело, темнело, как сокращались отмели и тысячи микроорганизмов отправились искать лучшей доли в более глубокие места. Если сегодня залив Гуанабара местами позорно загрязнен, а его пляжи и острова в большой опасности, то уж не потому, что никто не предупреждал о такой возможности. Ныряльщики не устают проклинать безумную экспансию города, хищническое рыболовство и отходы от больниц, домов и промышленных объектов, которые выливают прямо в океан. Местные пейзажи настолько прекрасны, что никто как будто и не слышит их предупреждений. Когда танкер сливает нефть в залив, нарушение настолько очевидно, что в кои-то веки общество просыпается и приходит в ярость. Но, по словам этих людей, самые серьезные преступления совершает само общество, а жертвой этих преступлений становится не только красота, но и само будущее города. Эти люди — профессионалы, а не какие-то дилетанты. Они знают все о подводных флоре и фауне, и если бы не их труды в неправительственных организациях, созданных для защиты природы, ситуация была бы и того хуже.

Сильная сторона Рио — гуманитарные науки, город всегда был богат первоклассными историками, социологами, антропологами и политологами. Начиная с 1950-х их исследования, проводимые в таких учреждениях, как Национальный музей, Федеральный университет Рио-де-Жанейро и IUPER (Исследовательский институт Рио-де-Жанейро, существующий при поддержке Университета Канди до Мендеша), имеют вес во всем мире. Не знаю уж, как социологи-кариоки ведут себя вне естественной среды обитания, но в Рио они

пропуск

ские и ближневосточные авиалинии. Вот почему каждый раз, когда мне случается сесть в самолет, мне становится приятнее, если я вижу, что пилот — кариока, привыкший к небу, компании чаек и ракет. А может быть еще и потому, что мне ни разу не довелось лететь из Рио в Манаус с пилотом, который в 1965-м часто работал на этом маршруте, Паулу Сержиу Валле. В то время Паулу Сержиу только начинал свою карьеру и в свободное время писал стихи для песен в стиле босса-нова. Вот только свободное время он находил именно в полете. Пока воздушное судно летело по заданному курсу, Паулу Сержиу сочинял слова на мелодии, которые только что написал его брат, композитор Макрос Валле. Среди них были «Samba de ver~ao» («Летняя самба»), «Os grilos» («Сверчки поют для Анны Марии»), «О amor'e chama» («Лицо любимой»). Вот почему его поэзия так легка — она создавалась на высоте десяти тысяч метров над землей. И стихи, и самолеты неизменно достигали точки своего назначения безо всяких коллизий.

Пока моя песнь во славу Рио не стала слишком серьезной, спешу признаться, что я — большой поклонник официантов в старейших ресторанах Рио. Они проработали по сорок-пятьдесят лет, унаследовав все тонкости ремесла от своих предшественников, и привыкли иметь дело с президентами, дипломатами и другими VIP-персонами, а также с тысячами обычных людей. Они всё в этой жизни уже повидали, и ничто не может сбить их с толку или заставить утратить апломб. И все в этой жизни слышали, молча подавая стейк или суп «Beao Veloso». Подумать только, сколько любовных историй начиналось и заканчивалось в их присутствии, как много политических интриг сочинялось, сколько заключалось союзов и совершалось предательств на их глазах. И у каждого из этих восхитительных джентльменов, ветеранов «Ламас», «Кафе Коломбо» или «Рио-Миньу», наберется материала на пару сотен романов, которые так и не будут написаны.

И есть у Рио еще одно неоспоримое достоинство — женщины.

В 1581

году три французских корабля вошли в залив Гуанабара с намерением прикарманить Рио, если это не доставит особых хлопот. Город был беззащитен — губернатор Сальвадор Коррейя де Са отправился пострелять индейцев и увел с собой солдат. Но его жена Инес де Соуза организовала сопротивление. Она оделась сама и переодела других женщин в мужскую военную форму, зажгла ночью костры на пляже Санта Луизия и инсценировала там защитные маневры. Французы, взиравшие на это издалека, решили, что город готов к сражению, развернулись и смылись. Инес была португалкой, но многие из ее рекрутов, юные дочери пионеров, были уже первыми кариоками. Четыре с чем-то сотни лет спустя, прошлым летом, несколько девушек, загоравшие на пляже у посту 9 в Ипанеме, заметили полицейского в шортах и футболке, который проезжал мимо на мотоцикле. Должно быть, он им понравился, потому что они приветствовали его радостным свистом. И как это обычно бывает в Рио, свист и приветственные возгласы, как волны от брошенного в воду камня, мгновенно распространились по всему пляжу. Полицейский, смутившись, развернулся и уехал прочь. Но они совсем не хотели его прогонять, в отличие от истории с их предками и французскими пиратами. Но молодой человек ничего подобного не ожидал — откуда бы он ни приехал, в его городе девушки не свистят вслед юношам.

В Бразилии именно женщины Рио первыми получили высшее образование, нашли работу вне дома, стали получать зарплату, покупать машины, курить в общественных местах, жить отдельно от мужа и вместо того, чтобы немедленно после развода уходить в монастырь, считали, что все нормально, и продолжали жить как ни в чем не бывало. Я говорю о значительной части обычных женщин среднего класса в начале двадцатого века, а не о единичных случаях, которые бывали и раньше и не только здесь. А еще кариоки женского пола в 1950-х первыми стали носить бикини, надевать рубашки своих братьев, завязывать их на талии и в таком виде отправляться на пляж когда вздумается, проходя по улицам, заполненным мужчинами в деловых костюмах. В те времена это было достаточно дерзко, даже более дерзко, чем поступок Лейлы Диниц, которая в конце 1960-х явилась на пляж в бикини беременная, тем самым положив начало привычке столь естественной, что все женщины ее мгновенно переняли. Задолго до этого, в 1940-х, именно жительницы Рио первыми стали снимать квартиры и жить сами по себе и, вопреки правилам извечной мужской игры, сами решали, какие мужчины «предназначены для семейной жизни», а какие «для флирта». Сейчас — то, понятно, это все уже само собой разумеется. Но мне кажется, когда все это совершалось впервые, такие поступки были рискованными, и наши женщины были готовы рискнуть.

Одной из таких женщин была maestrina Чикинья Гонзага, а жила она еще в девятнадцатом веке, когда женщинам приходилось не очень-то легко.

Для Чикиньи проблема заключалась не в мужчинах, а в замужестве. Существовала хроническая несовместимость между этими священными узами и любовью всей ее жизни — фортепиано. В 1869 году ей было 22 года, она была замужем и родила уже троих детей, и вот она получает от мужа, богатого землевладельца, ультиматум: или музыка, или семья. Но напрасно он пытался приструнить жену. Чикинья не стала долго раздумывать и выбрала музыку. Она ушла из дома, прихватив чемодан, свое пианино и старшего сына, которому тогда было шесть лет. Забрать остальных детей запретил муж. Ее собственная семья отказала ей в наследстве, но флейтист Жоаким Кальяду, прародитель хоро, и его знакомые были рады видеть ее на своих вечеринках. Вскоре Чикинья снова вышла замуж, на этот раз за инженера, и снова родила сына. Но, несомненно, она была создана для вечеринок, а не для поварешки и грязного фартука. Вскоре Чикинья отправила своего второго мужа «чесать мартышек» (как мы говорим в Бразилии), опять взяла с собой сына от первого брака и решила жить только музыкой — на это требовалась немалая смелость, потому что для женщин-кариок в 1877-м игра на фортепьяно была всего лишь домашним развлечением, не более, чем-то вроде украшения гостиной (ведь в каждой гостиной среднего класса стоял небольшой рояль или пианино).

Чикинья стала профессиональной пианисткой, она сочиняла целые мюзиклы (и музыку, и слова, и либретто) для театров на Праса Тирадентеш. Написанные ею польки, хоро и машише исполняют до сих пор — и некоторые вещи напоминают мне музыку Скотта Джоплина, только Чикинья написала их на двадцать лет раньше. Одним из ее классических творений, если помните, было «'O abre alas», первое произведение, написанное специально для карнавала.

И я не знаю хоро нежнее, чем «Atraente» («Притягательная»). Но даже не за фортепиано, а как раз в обычной жизни она показала, из какого теста сделана. Она продавала свои партитуры на улицах, чтобы выкупать на свободу рабов, и боролась как на сцене, так и вне ее за свержение монархии. В 1889 году была провозглашена республика, но вскоре Чикинья разочаровалась в управлявших ею маршалах и в 1893-м поддержала песней военно-морской мятеж против правительства Флориану Пейшоту. Маршал приказал ее арестовать, и лишь вмешательство влиятельных друзей помогло ей избежать заключения. В 1902 году, вернувшись из турне по Европе, Чикинья привезла в Рио молодого португальца Жоау Батишту Лаге, которого представила как своего сына. Никаким сыном он ей не был, и все это знали, но сделали вид, что поверили. Ей было пятьдесят пять, а ему — девятнадцать, когда у них завязался роман, и на этот раз отношения продлились долго, потому что Жоау Батишту тоже был музыкантом. А между тем Чикинья боролась за создание организации, которая защищала бы права композиторов и драматургов на их произведения. Такая организация появилась в 1917-м, Чикинья стала ее первым президентом и пробыла на этой должности до самой своей смерти в 1935 году. Она умерла в возрасте восьмидесяти восьми лет.