Шрифт:
Марина САВВИНЫХ
РИСК АНТИФОБИИ
(О прозе Романа Солнцева последних лет.)
Творческая индивидуальность Романа Солнцева в представлении читателей, открывших для себя его прозу в начале-середине семидесятых годов, раскрывается прежде всего в связи с темой столкновения живого человеческого разумения с ложью и фальшью окружающего социального мира. Бунтарь-интеллигент, отстаивающий не только собственное достоинство, но и просто прерогативы разума и здравого смысла, чаще всего терпит крах в своей борьбе, но оставляет, как и положено трагическому герою, щемящую катарсическую ноту в наших сердцах. Он бывает жалок, но он всегда - высок. Как бы мучительно больно ни приходилось иной раз, но герой - оправдан хотя бы самим фактом существования его - такого!
– среди абсурда, именуемого "бытием, определяющим сознание", ибо правота современного "донкихотства" в его уже готовой оправданности,
Химеры, владеющие сознанием героя ранней прозы Романа Солнцева, подверглись испытанию на прочность эпохой наших страстных надежд и горьких разочарований.
Одна из них - химера коммунистического романтизма. ( Я очень хорошо помню, как в 1980-м году один мой знакомый , двадцатичетырехлетний скептик и даже циник, возмущался, что на юбилейных металлических рублях - профиль Ленина. "Как можно!
– говорил он, - Чтобы ЕГО хватали чьи-то липкие пошлые пальцы!").
Коммунистический романтизм - вовсе не потому коммунистический, что связывался с верой в руководящую роль КПСС. Думаю, что в семидесятые у самого Солнцева , как и у его героя, уже не было иллюзий на этот счет. Но вершины отдаленного завтра, неколебимо задающие некую оценочную шкалу...
Коммунизм - это уверенность в том, что ЦЕННОСТИ тебе кем-то "сверху спущены". Богом, партией, царем, вождем - все равно. Коммунальность коммунизма - в том, что ЗА САМ ЗАКОН, за нравственную норму как таковую ЧЕЛОВЕК НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ. Он нравственно вменяем постольку, поскольку этой норме сознательно следует или не следует. Законы - писаные ли, неписаные - зреют в недрах общества и регламентируют твое поведение, так или иначе. Коммунизм - думать, будто нравственный закон может быть установлен для тебя, крохотной клеточки социума, помимо тебя , помимо твоей воли, твоего умственного усилия, твоего несовершенного - не только "из пламя и света", но и из "плоти и крови" рожденного - "Я". Герой прозы Солнцева последних лет терзается именно этой, нежданно разверзшейся в его жизни проблемой, - проблемой отсутствия ценностей: ценности, которые прежде определяли его устойчивость и давали возможность под определенным углом зрения рассматривать мир, в одночасье рухнули. А новые ценности могут явиться только в жесточайших терзаниях - душевных и телесных. Их надо, грубо говоря, самому родить. Не имея иного ориентира, кроме собственного самоощущения. Последнее же - самое хрупкое, самое уязвимое, самое невоспитанное и неразвитое у человека, выросшего под красными знаменами победившего социализма.
Повесть "Дважды по одному следу" чрезвычайно показательна в этом смысле. Профессор Плетнев, ее герой, - человек небесталанный во всех отношениях. Волею судьбы он занимает заметное место среди немаленьких людей одного из промышленных центров Сибири. А может развернуться и дальше - к тому идет. Однако читатель застает его в минуты крайнего душевного смятения. Плетнев безмерно устал от жизни, от всяческой деятельности, от угрожающих телефонных звонков, сокрушивших его квартиру. Это даже не муки совести хотя, разумеется, как и все смертные, Плетнев - не идеален. Пытаясь найти точку опоры в мире, все более напоминающем ему детектив, написанный шизофреником, Плетнев предпринимает рискованное путешествие в глубины собственной души. Он отправляется за собой - туда, где его ждет ... ужас. Ибо Плетнев идет по следам своего самоубийства.
На самом деле он прекрасно знает и трепетно любит того себя, который Божьей милостью явился на свет пятьдесят лет тому назад, того себя, которому было врождено нежное и чуткое ухо музыканта, гениальная отзывчивость поэта и детское, интуитивное понимание доброты и радости. Профессор Плетнев прекрасно помнит себя такого - такому себе он готов и может доверять. Но... Словно нарочно - на фоне нарастающих в жизни профессора житейских проблем рядом со светлым образом мальчика Аркаши немедленно вырастает и юношеский КОШМАР Плетнева - Фара, почти ровесник, когда-то вселивший в Аркадия непобедимую заразу СТРАХА. Аркаша и Фара - неразлучны. Первого невозможно воскресить, не вызывая из небытия другого. И чем ярче и прозрачнее воспоминания Плетнева о детстве, чем отчетливее ему звучат гениальные строчки почти забытых юношеских стихов, - тем реальнее приближение кошмара. И вот он буквально реализуется. А Плетнев, как и тогда, много лет назад, КАК ВСЕГДА, не в силах ему противостоять. Словно мальчик судит, а Фара карает. Судья и палач, равно близкие Плетневу, неразлучные в своей прямо-таки библейской!
– справедливости.
Апокалиптические
С ужасом оглядываясь вокруг, пятидесятилетний Плетнев обнаруживает, что по сути-то дела, по большому счету - ведь НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ. Фара непотопляем. Даже если его убить. Он слишком органичен времени, текущему моменту - причем, видимо, ЛЮБОМУ. Как, видимо, неорганичен любому времени музыкант, артист, художник, поэт, как неорганично любому времени стремящееся к любви и жизни человеческое сердце. Катастрофический вывод. Профессор Плетнев, пережив "донкихотское" искушение, возмутившись и восстав, едва не потеряв голову - буквально!
– в этом восстании, не хочет жить. Он отпустил себя на волю, чтобы посмотреть в лицо собственной погибели - и увидел СТРАХ, дно и причину своих терзаний. Он пережил судьбу как медленное самоубийство, пережил роковую встречу с олицетворением СТРАХА и дерзнул вступить с ним в единоборство. Прошел по одному следу. Не победил, но выжил.
И вот - под ласковым небом родной планеты - профессор Плетнев НЕ ХОЧЕТ ЖИТЬ. ОН УЖЕ НИЧЕГО НЕ БОИТСЯ. Лекарство от страха - глубочайшее отвращение к жизни, в которой тебя никто и ничто уже больше не держит. Такой ценой оплачена "антифобия".
Совершенно не хочется соглашаться с П. Басинским ( "Новый мир", 1998, №4), который утверждает : - Несчастье Романа Солнцева заключается в том, что он не может ( или не желает?) оторвать свой взгляд от метаний и кривляний современного человечества , особенно в нынешних российских формах его бытия ...не может ... хотя бы слегка изменить свой угол зрения, поднять его градусов на тридцать повыше, как это сделал Булгаков в финале "Белой гвардии", переведя глаза от крови и смрада на полночный крест и звезды.". Несчастье Романа Солнцева, на мой взгляд, заключается как раз в том, что он, может быть, подобно Сервантесу ( если уж и дальше позволять себе аналогии с величайшими ), обнаружил для себя НЕСНИМАЕМОСТЬ проблемы, но не смог превратить ЭТО в гениальную шутку. Он , как ни горько, СВЯТО ВЕРИТ в свое открытие. И здесь - возвышается до понимания и прощения каждого, кто прошел где-то , может быть, поблизости, тем же путем. ТАК БЫЛО. ТАК ЕСТЬ. ТАК БУДЕТ. И с этим ничего не поделаешь. Страх - удел живых и любящих. Не боятся - только мертвые и тупые.
"... если существуем мы, ничтожные, тысячи раз предавшие себя и тысячи, тысячи раз ближнего своего ... если существуем мы, такие, почему бы ( для равновесия или справедливости ) не существовать в космосе милосердному Высшему началу, которое, в отличие от нас, сияет вечно и во веки веков животворяще ... и кто знает, не пожалеет ли оно хоть кого-то из нас, из самых, может быть, наивных и измученных ... и не даст ли прожить еще раз не получившуюся в прошлом жизнь? И я тогда увижу свет в семье чисто русской или в чисто татарской и встречусь с той, что была мне еще в первый раз суждена, и пройду с ней до конца по нашей звездной дороге ...".
Риску "антифобии" Солнцев подвергает и анонимного писателя из рассказа "Дворец радости", и художника в маленькой повести "Сладкий ветер Франции", и фермерскую семью в "Иностранцах". Всякий раз цена "бесстрашия" и "бескорыстия" - на неуловимой грани между жизнью и смертью.
– Знаменитый местный писатель" открыл в себе человека, когда во время пышного приема в одной из южных республик, с ним случился сердечный приступ, и он ...
– не мог заорать на весь дворец: выпустите русского писателя! Ну что, убили бы? Был бы шум? Наверняка с ослепительными улыбками замяли бы шум ... Чего боялся? Что отныне не станут печатать?.. Больше не пригласят на всесоюзные попойки?.. ты перед запертыми дверями умирал! И даже стекло выбить не решился... Лыбился, терпел, на колени падал. Стишки им читал. Во имя чего? Что за страшная сила стояла перед тобой? Если ты даже понимая, что вот-вот умрешь, не можешь взбунтоваться ... как же ты взбунтуешься при ясном сознании, за письменным столом?" ( "Дворец радости"). Быть человеком значит отказаться от существования.
– Нашему поколению, наверное, нужно уйти, смиренно умереть".