Рискнуть и победить (Убить демократа)
Шрифт:
— Эти «рефы» смогут его опознать?
— Смогут, конечно. Но кто их будет искать и допрашивать?
— Ну, допустим. Сколько ему лет?
— Двадцать семь.
— Ощущение, что старше. Не внешне. По сути характера.
— Чечня. На войне люди быстро взрослеют.
— Вас что-то смущает?
— Кое-что. Честно сказать, если бы не Япония, я бы его заменил. Хоть это и очень сложно.
— В чем дело?
— Вчера я ездил в училище. Узнать у Нестерова, как наш фигурант отреагировал на предложение вернуться
— Как?
— Никак. Не согласился.
— Мы на это и не рассчитывали. Предложение свою роль сыграло. Психологическая подготовка на дальнем обводе. Что вас насторожило?
— Перед отъездом я разговорился с полковником Митюковым. Трепло и стукач. Он работал на Второе Главное управление КГБ.
— Воздержитесь, подполковник, от таких оценок. Он выполнял свой долг. Так, как его понимал.
— Слушаюсь, Профессор. Так вот, он рассказал, что Пастухов бой мне попросту сдал. На соревнованиях рейнджеров.
— Помню. Вы говорили про выстрел, который судья не засчитал.
— Он и первый этап сдал. Оказывается, на мишени был изображен милиционер в не правильно нарисованном мундире. С четырьмя пуговицами вместо трех. Поэтому он в него и выстрелил.
— Как он успел заметить?
— Выходит, успел. И второй этап — тоже сдал. Сделал вид, что оступился. А когда выходил из кабинета Нестерова, не хромал.
— Что это значит?
— Вот я и думаю. Могут быть проблемы.
Пауза.
Голос Профессора:
— Заменяем?
— Очень сложно. До выборов меньше месяца. И главное — Япония. Где мы найдем такое благоприятное сочетание обстоятельств?
— Вы отвечаете за оперативную часть. Поэтому решение я предоставляю вам.
Справятся ваши ребята?
— Справятся.
— Это ваши проблемы, подполковник. Вам придется их решать, а не мне.
Голос Егорова:
— Я рассказал вам об этом только потому, что мы оба отвечаем за операцию.
— Я это понял. Значит, менять ничего не будем. Времени — ноль. Строго придерживайтесь плана. Схема надежная, должна сработать.
— А если будет осечка?
— Я даже думать об этом не хочу. И вам не советую. Все, поехали. Звук шагов.
Стук двери.
Я выключил магнитофон. Не засекли. Удачно. Но почему же он перестал работать?
Я снова пустил запись. С минуту шел фон. Я уже хотел выключить, но тут в динамике раздался какой-то шум, грохот передвигаемой мебели и возбужденные голоса:
— Здесь! Где-то здесь, точно! Ищи, Шурик! Ищи, твою мать, не стой! Сюда давай локатор!
— Ничего нет.
— Ты на стрелку смотри, козел! «Ничего нет»! Яйца нам пооткручивают!
— Стой! Где-то здесь. Переверни кресло!
— Точно. Вот он!
— Голуба-мама!.. Когда пошел сигнал?
— Минут шесть. Или семь.
— Или десять?
— Ну, не десять… Я только вышел сигарету стрельнуть.
— На,
— Нужно доложить.
— О чем, твою мать? Ты думаешь, что несешь? О чем доложить? Что ты за сигаретой пошел, а я в буфет? В этом же кабинете сам был! Кранты нам, Шурик.
— А как же?..
— Не ссы. Вот как. Дави его. И не было ничего. Ничего не было, понял? Во время смены никаких происшествий не зафиксировано.
— Слышь, Степаныч… — Чего тебе еще?
— Он же, сука, это самое… Он же и сейчас работает. Стрелка — смотри!
— Дави!!!
Резкий треск. Конец связи.
Я вывел «террано» на асфальт и через четверть часа свернул на Минку. Из магнитолы неслось: «It's my life».
Железная дисциплина. Великая сталинская мечта. Вот тебе и железная дисциплина!
Спасибо, неведомый Шурик и неведомый Степаныч. Вы поступили как настоящие советские люди. На вашем месте так поступил бы каждый. Во время смены никаких происшествий не зафиксировано. Смену сдал, смену принял. И пошли бы все в ж… Все в порядке, Профессор. Все о'кей!
Так я ерничал про себя, чтобы не думать о том, что узнал. А что я узнал? Ничего хорошего. Кое-что, покрытое флером тайны.
«Там, где неизвестность, предполагай ужасы».
Через два дня я вылетел в город К.
Но накануне, гуляя с Настеной и двумя нашими собаками, молодыми московскими сторожевыми, добрел до Выселок и зашел в нашу церквушку — сельский храм Спас-Заулка.
Шла утренняя воскресная служба. Читали из Премудростей Соломона:
«И я человек смертный, подобный всем, потомок первозданного земнородного. И я в утробе матерней образовался в плоть в десятимесячное время, сгустившись в крови от семени мужа и услаждения, соединенного со сном. И я, родившись, начал дышать общим воздухом и ниспал на ту же землю, первый голос обнаружил плачем одинаково со всеми…»
Вел службу молодой священник отец Андрей. Я издали поклонился ему, потом купил семь свечей и поставил их.
Две за упокой души лейтенанта спецназа Тимофея Варпаховского и старшего лейтенанта спецназа Николая Ухова, по кличке Трубач [1] .
И пять во здравие, перед Георгием Победоносцем, покровителем воинов.
Во здравие бывшего капитана медицинской службы Ивана Перегудова, по прозвищу Док.
Во здравие бывшего старшего лейтенанта спецназа Дмитрия Хохлова, по прозвищу Боцман.
Во здравие бывшего старшего лейтенанта спецназа Семена Злотникова, по прозвищу Артист.
1
См. романы А.Таманцева «Их было семеро» и «Гонки на выживание».