Рисунок на снегу
Шрифт:
— Ну, как там? — спросила тётушка несмело, сделав ударение на слове «там». Она не хотела называть слово «лес», хоть говорила в своей хате.
Тихон был рад, что тётя заговорила о другом, не про то, что он видел на дороге. И ответил поспешно:
— Дядя Иван кланяется, просил передать- скоро вместе будете. Наши жмут фрица! Да вот… — : Тихон нагнулся, стянул с ноги бурку, поднял стельку и достал сложенный вчетверо листок бумаги. Подал его тёте Ольге.
Она прибавила в лампе огоньку, стало светлее. И Тихон увидел, что, кроме ставен, которые плотно запирались с вечера, окна завешены самоткаными половиками.
Тётушка взяла в руки сероватый, словно вырванный из книги листок бумаги. Поглядела на него и снова протянула Тихону:
— Прочитай ты.
Тихон начал читать, как когда-то стихи в школе, торжественно, только тихо:
— «Смерть немецким оккупантам! Последние известия. 21 января 1944 года. Пятница».
— Так это ж, выходит, нынче, Тишка?
— Нынче, тётя Ольга!
— Ты гляди: нынче — и уже напечатано.
— «Оперативная сводка, — продолжал читать Тихон. — Войска Ленинградского фронта, продолжая развивать успешное наступление, овладели городом и железнодорожным узлом Уринк (Лигава), а также заняли несколько населённых пунктов…» — Тихон приостановился, чтобы перевести дух, а тётка подумала, что он уже всё прочитал, и проговорила задумчиво:
— Бьют немцев, Тишка…
— А вот дальше написано, сколько оружия у них позабирали наши.
— Что оружие, люди свободными стали!.. Это куда важней.
Тихон сложил листовку, положил на прежнее место. Надел на ногу бурку.
На печке приподнялась занавеска и показалась голова, сверкнули любопытные глаза. Ну известно, это Лёнька проснулся.
— Тишка, а у тебя автомат есть? — зашептал Лёнька.
— Вот я тебе дам автомат! — прикрикнула на сына тётка Ольга.
Занавеска мгновенно опустилась, Лёнька кулём скатился с печи» подбежал к Тихону. И таким счастьем светилось его лицо, что Тихон не выдержал — также улыбнулся ему.
— Ах, какая радость — правду знать! — снова заговорила тётушка. — А то те ироды звонят и звонят про свои победы.
— Брешут, — отрезал Тихон. — Мы каждый день слушаем радио. Наши уже под Гомелем.
— Под Гомелем? Это же Белоруссия!..
— Четырнадцатого декабря Мозырь наши взяли, Калйнковичи. Павел сказал, скоро сюда придут.
— Придут…
Лёнька стоял сбоку и от нетерпения переступал с ноги на ногу. Ему столько надо спросить у Тишки, они так давно не виделись. Раньше, до войны, он бы и минуты не ждал, мигом потащил бы друга в уголок, и они наговорились бы вдосталь.
А теперь Тихон сидит в хате и беседует с Лёнькиной матерью, как взрослый.
— Немцы в селе есть?
— Нету. Только ходила я нынче в Ружаны, так там их тьма тьмущая собралась…
— Блокаду готовят. Завтра скажу нашим.
— Скажи, Тишенька, скажи, мой мальчик: пусть они там лучше прячутся.
— Они не прятаться будут, а к бою готовиться.
— На что им тот бой! Этак-то поубивать в бою могут…
— На войне воюют, а не прячутся, — сказал Лёнька.
— Ей-богу, договоришься у меня!
Из-за перегородки послышался слабый голос:
— Мама…
Тётка Ольга кинулась туда. Тихон с Лёнькой остались одни.
ДРУЗЬЯ
Лучшего
То Тихон прибежит к Лёньке, чтобы предложить другу пойти вместе на рыбалку, а Лёнька в это время ладит удочку и собирается бежать к Тихону. То Лёнька бежит к Тихону с лукошком — в пущу идти по ягоды, а Тихон встречает его на пороге хаты уже с лукошком в руках.
Их вместе принимали в пионеры, а они, стоя плечо к плечу, клялись быть всегда готовыми защищать дело отцов.
И теперь Тихону часто не хватало друга, и он знал, что Лёньке тоже не хватает его.
— Тишка, ты в боевом отряде? — спросил Лёнька.
— В боевом.
— И стрелял уже?
Тихон немножко смутился.
— Не-е… Я — разведчик. Хожу гляжу, где фашисты обосновались, какое у них оружие, и передаю в отряд. А партизаны тогда идут и бьют их. — Тихон вспомнил слова Павла и добавил, будто и сам так думал: — Мне с оружием ходить нельзя…
— А кто у вас самый главный, дядька Максим?
Ещё в самом начале войны Лёнька первый сказал Тихону про дядьку Максима. И теперь вспомнил о нём, потому что не раз читал листовки и обращения к населению, подписанные дядькой Максимом, секретарём Брестского антифашистского комитета.
И Тихон подумал, что сейчас, пожалуй, можно рассказать Лёньке о том, с чём он не мог, не имел права рассказать раньше: про землянку в их саду, про подпольную типографию и про то, что дядька Максим — это совсем не дядька Максим, а Иосиф Павлович Урбанович.
Урбановича Лёнька знал: Иосиф Павлович до войны был председателем Ружанского поселкового Совета. Уже тогда они, ребятишки, с восхищением глядели на Урбановича, потому что ещё в 1926 году, когда их, малышей, и на свете не было, а на Ружанщине хозяйничали паны, девятнадцатилетний Урбанович выступил с речью на первой политической массовке в Ружанах. Его, былого подпольщика, которого паны за революционную деятельность сослали на каторгу, знали все в округе.
После рассказа Тихона Лёнька некоторое время молчал, потом обиженно прошептал:
— И не мог ты мне раньше про это сказать? Я же никому бы больше…
— Не обижайся, ты же понимаешь, это была не моя тайна. — И чтобы перевести разговор на другое, Тихон спросил: — А помнишь, ты мне рассказывал про поезд, что партизаны отбили у фашистов?
— И роздали людям всё, что фашисты хотели вывезти в Германию?
— Ага, так это сделал командир нашего отряда Александр Иванович Самуйлик!
Рассказ о подвиге командира Тихон слышал в отряде, в партизанской школе, открытой по инициативе Урбановича в семейном лагере. Выкопали для этого большую землянку, сколотили столы из досок, лавки. Вместо тетрадей молодой берёзовой коры надрали. На ней и писали карандашом. И наставница у них была, как в настоящей школе, только одна на три класса. И учились не каждый день. Тихон ходил в третий класс. Правда, пешком он не ходил. Всегда кто-нибудь из партизан подвозил верхом на коне эти два километра. Отряд-то конный, как у Будённого.