Рижский редут
Шрифт:
– А ну, как по нам начнут палить? – едва ли не заикаясь, спросил он.
– Ну и выпалят. Нужно быть знатоком своего дела, чтобы в таких обстоятельствах попасть в почти незримую лодку, – преспокойно отвечал я.
И впрямь, бояться было нечего – это не Дарданеллы, а перед нами – не турецкий флот. Бессмертный покосился на меня. Видимо, вспомнил, что, в отличие от него, я побывал в настоящем походе.
Чуть погодя Яшкино предсказание сбылось. Мы увидели горизонтальный столб дыма, услышали гром выстрела. Но двадцатичетырехфунтовое ядро, которое могло наделать
– Пытались попасть прямой наводкой, – сказал Бессмертный, – а надо было с углом возвышения. Растяпы.
– Где же ядро?
– На дне, чай, в дюжине саженей от их собственной кормы.
Погоня продолжалась. Мы несколько сократили расстояние. С йола обстреляли нас из пистолетов и, как утверждал Дружинин, из карабинов. Мы опять немного отстали. Ночь опускалась над рекой, разделявшей земли, захваченные неприятелем, и теми, которые мы обороняли.
– Они, сдается, проскочили и Россбахсхольм, и Люцаусхольм! – воскликнул я. – Теперь им сворачивать некуда до самого Даленхольма! Это по меньшей мере две мили!
– Славно мы их гоним, как гусей, – сказал безмерно довольный Дружинин. – Ближе к Даленхольму опять пальнем, чтобы наши услышали и забеспокоились. Красавица-то где? Жива? Или чувств лишилась?
Мы шли по ночной реке, подгоняемые западным ветром. Бессмертный затеял с Дружининым спор – скоро ли вест сменится нордом и как это подействует на противников наших. Кто-то из них под парусом хаживал, и не только пассажиром. Ничего удивительного мы в этом не видели. Странно было бы, если бы в портовый город прислали шпионить за военными судами человека, который не отличит йола от баркаса.
– Не трусь, – сказал я бедному Яшке. – Жив останешься!
– Как вам-то не страшно, господин Морозов? – тихонько спросил он.
И что же я мог тут ответить? Я сам не знал, как это получается: более бояться частного пристава Вейде, чем пушечного ядра.
Даленхольм приближался, мы увидели вдали несколько огоньков, и это, по моему соображению, были не огоньки на курляндском берегу.
– Ну что, загоняем гуся в ловушку? – не столько спросил, сколько приказал Бессмертный. – Василий, ну-ка, пугани его!
Следующее ядро, положенное Василием с подветра, убедило преследуемых, что просто убегать они уже не смогут, и единственное их спасение – это скрыться в протоке, пока не начали бить по рангоуту.
Расчет наш оправдался. Йол лазутчиков перестал совершать резкие движения и отвернул вправо, к протоке, в которую можно было бы нырнуть. Это и стало их стратегической ошибкой.
Если бы только они знали, какой сюрприз их ждет в протоке!
На несущих вахту канонерских лодках прекрасно слышали нашу стрельбу. Трудно было понять, что она означает, однако моряки наши подготовились ко всем неожиданностям. И когда йол сделал необходимый поворот, он оказался не просто на виду, а даже освещен.
Теперь мы стрелять уже не могли – опасались попасть по своим. Но мы перекрыли северный выход из протоки.
У йола оставался еще мистический шанс вырваться и попробовать проскочить
Тут-то и раздался громоносный голос Артамона:
– На абордаж!
Глава тридцатая
Когда наш йол подошел к причалу, все было кончено. Матросы взяли в плен вражеских лазутчиков и, связав, повели их к усадьбе.
– Стойте! – закричал я, видя при свете фонаря, как они поднимаются вверх по откосу. – Да стойте же! Я должен убедиться!..
– В чем, Морозка? – спросил, подбежав, Сурок.
– Да в том, что всех ли взяли!
– Свечкин, стой! – закричал слышавший нас Артамон. – Морозка, беги, сочти свою добычу!
Я взбежал на откос. Мне осветили бледные лица пленников. Я узнал Мартына Кучина, Тадеуша Жилинского, еще трое были совершенно мне не знакомы. Армана Лелуара я среди них не обнаружил.
– Черт возьми! – вскричал я. – Главного-то упустили!
– Как упустили? Вот они все! – отвечали сопровождавшие пленных матросы.
– Что, удрал кто-то? Как? Каким образом? – с такими воплями подбежал ко мне Сурок.
– Не его ли сшибло ядром? – полюбопытствовал, подойдя к нам, Бессмертный.
– Его, – подтвердил Мартын Кучин. – Ударило в бок и… и все.
Но перед этим он обменялся быстрым взглядом с Тадеушем Жилинским.
Бессмертный, очевидно, ждал и такого взгляда, и такого ответа.
– Он ушел вплавь и сейчас на курляндском берегу, Сурков, – сказал он моему удивленному племяннику. – Абордаж хорош в открытом море, а не когда берег в десяти саженях. Боюсь, что догонять бесполезно. Вихрев! Разуваев! Бахтин!
Я смотрел в лица врагов своих и не верил – те ли они люди, которых я боялся? Странное это было ощущение – впору позавидовать солдату, которого приказ командира шлет в штыковую атаку на вражеское войско, и он бьет противника, не задумываясь ни о каких лицах.
Передо мной стояли те, кто при иных обстоятельствах могли бы быть «своими». Мартын Кучин превосходно говорил по-русски, статочно, Жилинский – тоже. Все рассуждения о братстве славян, которые я охотно читал в альманахах, казались сейчас нелепыми: что значит братство по крови, когда Бонапарт пообещал некую мнимую свободу, некое фантастическое государство? Они рисковали жизнью ради химеры, ради фантасмагории – и стали врагами братьям своим…
Я невольно вспомнил забавных чернявых парнишек, которые получили от Бонапарта примерно те же обещания и объявили ему свою собственную войну. Вот уж они точно не братья по крови. Их предательство было бы не столь обидным. А именно они и помогли, как умели, не спрашивая с меня документов и полномочий. Им оказалось довольно того, что я, объясняясь с ними по-немецки, с Артамоном и Сурком говорю по-русски.