Роар
Шрифт:
Это не должно было быть утешением, чувствовать себя такой маленькой по сравнению с остальной Вселенной. Но она не возражала чувствовать себя маленькой. Когда мир возвышался над ней, как сейчас, было легче надеяться. Потому что наверняка где-то там, в дальних уголках мира, было место без бурь. Место с ответами. Она закрыла глаза и прислушалась к шуму порывистого ветра, к шороху песка, осевшего на новом месте, и к зову насекомых, которые заливали ночь своими песнями.
— У тебя есть настоящая кровать и собственная комната, а ты выбираешь это?
Она вздрогнула
— Что ты здесь делаешь?
Мало того, что он постоянно вторгался в её мысли, теперь он ещё и нарушал её одиночество.
— Могу спросить тебя о том же.
— Я не могла заснуть, — отрезала она.
— Иногда такое случается, когда ты некоторое время в дороге. Ты приучаешь своё тело спать только тогда, когда оно истощено, и становится непривычно, когда рутина меняется. Мы могли бы пойти на пробежку, если ты хочешь.
Она фыркнула.
— Я пас.
Он устроился на песке рядом с ней. Свои длинные ноги он согнул в коленях, и локтями уперся в них.
— Я ведь не настолько плох, правда?
— Ты неумолим, требователен и непоколебим.
— От тебя я слышу только хорошие вещи.
Она рассмеялась, и он откинулась назад, как и она раньше, закинув руки за голову и чувствуя себя совершенно свободно.
Он улыбнулся и сказал:
— Это тоже звучит хорошо.
— Что?
— То, как ты смеёшься.
Она нахмурилась, желая снова лечь, но слишком боясь того, каково это, быть так близко к нему. Поэтому вместо этого она сложила ноги и села, положив руки на колени и запрокинув голову к небу.
— Я зашёл в твою комнату, чтобы узнать, не нужна ли тебе помощь в смене повязок на ногах. И… узнать, не хочешь ли ты поговорить.
О небеса. Она представила себе, что было бы, если бы она оказалась в своей комнате, если бы он вошёл, сел на её кровать и коснулся её ног. Этого было достаточно, чтобы заставить её задрожать и потуже натянуть шаль на плечи. Она была дурой. Глупой, глупой дурой.
— Я сама поменяла повязки.
Он вымолвил:
— Там… у алтаря…
Роар втянула в себя воздух. Неужели этому мужчине больше делать нечего, кроме как тыкать пальцем в то, что она отчаянно пытается игнорировать?
— Ничего особенного, — быстро ответила она. — В Паване весьма мало религий. Старые мифы — это всего лишь сказки. Наверное, я испугалась того, что бури могут услышать нас, могут слушать, выбирать и действовать, как человек.
Это была достаточно веская причина, и, возможно, даже правдивая.
— Я не знаю, слушают ли они меня. Но выбирать? Да, они это делают. На поле боя ты быстро понимаешь, что никогда нельзя полагаться на бурю, считая, что она будет развиваться так, как ей положено. Чем сильнее магия бури, тем более… разумной она кажется.
Ещё больше обстоятельств, чтобы бояться, чтобы заполнить кружившую массу информации в её разуме, которая просто не останавливалась.
— Ты суеверна? — спросил он.
— Не очень.
Хотя
— Тогда почему ты так переживаешь из-за одной пролитой капельки крови на камень?
— Ведь, вне всякого сомнения, я посвящена в опалённость всего мира. Этой жизни. Даже себя. Возможно, мне следует быть суеверной.
В конце концов, разве молния не сверкнула над головой, когда она произносила молитву? Может быть, молния знала, что ей нужно, что она хочет украсть её сердце и вернуться домой.
— Слепая вера — это утешение; это рамка, которая помещает остальной мир в контекст. Она позволяет нам блокировать то, что не имеет смысла, то, что нас пугает. Она сужает наше видение, так что мир не кажется таким большим. Тебя бы утешило, если бы ты была ограничена рамками суеверия? Верить, что если ты скажешь правильные слова и пожертвуешь правильными вещами, то твой мир останется точно таким же, как он есть? Или ты хочешь выбрать то, во что веришь, чему доверяешь и что понимаешь?
— Я не хочу, чтобы мир оставался таким, как есть. Я не хочу ничего сужать до определенных рамок. Я провела всю свою жизнь, взаперти в Паване, заточенная в своих мыслях и поступках. Нет. Я бы не хочу, чтобы мир был маленьким, даже если придётся меньше бояться.
— Не думаю, что ты могла бы быть маленькой, если бы попыталась.
— Что ты хочешь этим сказать?
Над ней и раньше подшучивали из-за её роста, чаще всего мелкие мальчишки, которым приходилось поднимать голову, чтобы встретиться с ней взглядом, и они не знали, что она слышит их шёпот. Она не ожидала этого от него, даже несмотря на все трения между ними.
— Я не хотел тебя обидеть, — сказал он, садясь, и его тело вдруг оказалось гораздо ближе, чем раньше.
Она перестала смотреть на звёзды и уставилась на свои руки, линии на ладонях и изгиб ногтей.
— Я только хотел сказать, что тебя… просто невозможно игнорировать.
Она усмехнулась.
— Если ты не хочешь обидеть меня, то у тебя очень плохо получается говорить комплименты.
— Кажется, я всегда говорю тебе неправильные вещи.
— Это и к лучшему, — сказала она. — Я потеряла всякую способность ценить комплименты. Это маленькая правда и немного лжи, которые говорят больше о человеке, преподносящем их, чем обо мне.
— Не думаю, что когда-либо встречал женщину, которая ненавидела бы комплименты.
— Я их не ненавижу. Я просто не доверяю им.
— Я чувствую закономерность, когда речь заходит о тебе и доверии.
— И я чувствую закономерность, когда речь заходит о тебе и говорю не то.
Он рассмеялся и поднял руки в притворной капитуляции.
— Очень хорошо. Мне надоело настаивать.
Он не продолжил, и она не знала, что ответить, так что ночь между ними затихла. Порыв ветра подхватил её волосы и разметал по лицу. Она повернулась, чтобы убрать их, и увидела, что он смотрит на неё, откинувшись назад, небрежно опираясь на руки. Она снова посмотрела вперёд и позволила своим волосам развеваться, как им хотелось. Она спросила: