Роб Рой (др. изд.)
Шрифт:
В тоне, которым мисс Вернон произнесла эти слова, звучала смесь дерзости, иронии и простодушия. Достаточное знание света позволило мне, приняв соответственный тон, поблагодарить ее за лестное внимание и выразить свою радость по поводу встречи с родственниками. Откровенно говоря, я облек свой комплимент в такие выражения, что леди легко могла принять его почти целиком на свой счет, так как Торнклиф казался настоящим деревенским увальнем, неуклюжим, застенчивым и довольно угрюмым. Однако он пожал мне руку и тут же высказал желание оставить меня, чтобы
– Ускакал! – сказала молодая леди, провожая кузена взглядом, в котором отразилось откровенное презрение. – Первейший знаток петушиного боя, король конюхов и лошадников. Но они все один другого лучше. Читали вы Маркхема? – добавила она.
– Кого, сударыня? Я что-то не припомню такого писателя.
– О несчастный! На какой же берег вас забросило! – ответила молодая леди. – Бедный заблудший и невежественный чужеземец, незнакомый даже с алькораном того дикого племени, среди которого вам придется жить! Вы никогда не слышали о Маркхеме, знаменитейшем авторе руководства для коновалов? Если так, я боюсь, вам равным образом неизвестны и более новые имена – Гибсона и Бартлета?
– Поистине так, мисс Вернон.
– И вы, не краснея, в этом признаетесь? Мы, кажется, должны будем от вас отречься. В довершение всего вы, конечно, не умеете приготовить коню лекарство, задать ему резки и расчистить стрелку?
– Признаться, эти дела я доверяю конюху или слуге.
– Непостижимая беспечность! И вы не умеете подковать лошадей, подстричь ей гриву и хвост? Не умеете выгнать глистов у собаки, подрезать ей уши, отрубить ей «лишний палец»? Не умеете вабить сокола, дать ему слабительного, посадить на диету, когда его крепит?
– Короче, чтобы выразить в двух словах всю глубину моего невежества, – ответил я, – сознаюсь, что я абсолютно лишен каких бы то ни было сельских совершенств.
– Но, во имя всего святого, мистер Фрэнсис Осбалдистон, что же вы умеете делать?
– В этой области очень немногое, мисс Вернон. Все же, осмелюсь сказать, когда слуга оседлает мне лошадь, я могу на ней ездить, и когда сокол мой в поле, могу его спустить.
– А это вы можете? – сказала молодая леди, пуская вскачь коня.
Дорогу нам преградила грубая, перевитая поросшими ветками изгородь с воротами из нетесаных бревен; я поскакал вперед, собираясь отворить их, когда мисс Вернон плавным прыжком взяла барьер. По долгу чести я вынужден был последовать ее примеру; мгновение – и мы снова скакали бок о бок.
– Вы все-таки подаете кое-какие надежды, – сказала она. – Я боялась, что вы настоящий выродок среди Осбалдистонов. Но что загнало вас в Волчье Логово, ибо так окрестили соседи наш охотничий замок? Ведь вы, я полагаю, не приехали бы сюда по доброй воле?
К этому времени я уже чувствовал себя на дружеской ноге с моим прелестным видением и поэтому, понизив голос, ответил доверительно:
– В самом деле, милая мисс Вернон, необходимость прожить
– О, вы имеете в виду Рэшли? – сказала мисс Вернон.
– Сказать по совести, нет; я думал, простите меня, об особе, находящейся неподалеку.
– Полагаю, приличней было бы не понять вашей любезности, но это не в моем обычае; не отвечаю вам реверансом, потому что сижу в седле. Однако вы заслуженно назвали меня исключением, так как в замке я единственный человек, с которым можно разговаривать, не считая еще старого священника и Рэшли.
– Ради всего святого, кто же этот Рэшли?
– Рэшли – человек, который задался целью расположить к себе всех и каждого. Он младший сын Гилдебранда, юноша вашего примерно возраста, только не такой… словом, он некрасив, но природа дала ему в дар крупицу здравого смысла, а священник прибавил к этому с полбушеля знаний, – он слывет очень умным человеком в наших краях, где умные люди наперечет. Его готовили к служению в церкви, но он не спешит с посвящением в сан.
– Какой церкви? Католической?
– Конечно, католической! А какой же еще? – сказала леди. – Но я забыла: меня предупреждали, что вы еретик. Это правда, мистер Осбалдистон?
– Не могу отвести ваше обвинение.
– А между тем вы жили за границей, в католических странах?
– Жил. Почти четыре года.
– И бывали в монастырях?
– Случалось; но не много видел в них такого, что говорило бы в пользу католической религии.
– Разве несчастливы их обитатели?
– Некоторые, безусловно, счастливы – те, кого привели к отрешению глубокая религиозность, или изведанные в миру гонения и бедствия, или природное бесстрастие. Но те, что постриглись в случайном и нездоровом порыве восторженности или под воздействием первого отчаяния после какого-нибудь разочарования или удара, – те беспредельно несчастны. Чувства быстро оживают вновь, и эти люди, точно дикие животные в зверинце, изнывают в заточении, в то время как другие предаются мирным размышлениям или просто жиреют в своих тесных кельях.
– А что происходит, – продолжала мисс Вернон, – с теми жертвами, которых заточила в монастырь не собственная воля, а чужая? С кем их сравнить? И в особенности если они рождены наслаждаться жизнью и радоваться всем ее дарам?
– Сравните их с посаженными в клетку певчими птицами, – отвечал я,
– обреченными влачить свою жизнь в заточении. На утеху себе они развивают там свой дар, который служил бы украшением обществу, если б их оставили на воле.
– А я буду похожа, – отозвалась мисс Вернон, – то есть, – поправилась она, – я была бы похожа скорее на дикого сокола, который, скучая по вольному полету в облаках, бьется грудью о решетку клетки, пока не изойдет кровью. Но вернемся к Рэшли, – сказала она с живостью.