Робаут Жиллиман: Владыка Ультрамара
Шрифт:
— Если попробует, то что? — жестко потребовал объяснений Гиеракс.
Клетос выругался себе под нос.
— Не знаю. Никто не знает. Если он всерьез вознамерится что-то делать, нам его не остановить. Но это еще больше ополчит нас против него.
— Об этом уже идут разговоры?
— Да.
«Теория без практики, — промелькнуло в мозгу Гиеракса. — Что для них, что для меня».
Нежданное озарение поразило его как обухом по голове. Капитан ощущал его важность, но пока не понимал сферы применения. Однако он отчетливо видел надвигающуюся опасность. Затаенные обиды неизбежно приводят к ошибкам.
— Эти толки, —
Клетос кивнул:
— Я общался с братьями из 223-й. Они рады не больше нашего. В других ротах тоже прорывается недовольство.
Чем больше Клетос говорил, тем больше собственный гнев Гиеракса вытеснялся беспокойством. В разговоре с Сиррасом он думал о долгосрочных преобразованиях в ордене, понимая, что они волнуют даже рядовых воинов Немезиды. Но сейчас его сильнее озаботила ближайшая перспектива. Неприятие будущего ставит под удар настоящее.
— Успокой братьев, — попросил Клетоса Гиеракс. — Мы всегда будем собой.
— Да? И каким же образом?
— Ты мне не веришь, легионер?
— Мне просто интересно. Как и всем.
Гиеракс обратил внимание, что Клетос уклонился от прямого ответа.
— Если сущность ордена так легко изменить, то она недостойна спасения.
— Разумеется, — сказал Клетос; уголок его рта выгнулся вниз еще сильнее.
— На этом все, — подытожил капитан.
Легионер отсалютовал и покинул стратегиум, а Гиеракс вновь повернулся к главному обзорному экрану, показывавшему широкие равнины Тоаса. Пламя двигателей и тепловые следы от трения десантных капсул расчерчивали атмосферу планеты. Первые отряды уже высадились на западных окраинах равнины. А на востоке зашевелились орки — это он знал и безо всяких ауспиков. Капитан чувствовал родовые схватки новой войны, даже не видя их своими глазами.
Мысли о моральном состоянии Немезиды пожирали Гиеракса изнутри. Он надеялся, что, наблюдая за ходом войны, сможет улучить шанс доказать примарху значимость разрушителей. Возможность показать себя в деле — вот что станет для Двадцать второго лучшим лекарством от гноящегося негодования. Она спасет орден, которому для выживания не нужен был никакой чужак со стороны.
Но разговор с Клетосом внушил капитану страх, перед которым дрогнули все надежды. Проблема заключалась не в том, что разрушителей держат вдалеке от битвы. Весь орден снедала общая горечь, но риск исходил как раз от той его части, что сейчас высаживалась на поле брани. Вот где могут произойти самые худшие и непоправимые ошибки.
— Теоретически… — бормотал он.
«Недовольство в войсках — один из ключевых факторов многих неверных решений».
— Практически…
«Не проверишь — не узнаешь».
Усилием воли Гиеракс заставил себя остановиться. Подобные рассуждения контрпродуктивны и, более того, на его месте совершенно неуместны. Истинность или ложность теории скоро откроется сама собой.
Капитан отвернулся от обзорного экрана и обратил внимание на пикт-экраны в стратегиуме. Он наблюдал за удлиняющимися колонками рун, обозначавшими роты, и посадочными координатами, пытаясь сосредоточиться на мельчайших деталях высадки и нагрузить свой разум визуализацией бесчисленных векторов разворачивающегося внизу действа.
Но несмотря на все усилия, вопросы, которых он так старался избежать, продолжали подниматься, вытянутые
И если так, то что еще он предпочитает не видеть?
«В тебе говорит злость», — попытался успокоить себя Гиеракс.
Только вот убедительно врать ему никогда не удавалось.
Война сродни грому. Сколько существовало видов грома, столько и форм боевых действий. Жиллиман хорошо их знал. По такту и тембру звука примарх мог и определить природу участников сражения, и описать его ход. То, что он слышал сейчас, язык не повернулся бы назвать какофонией. Это была песнь битвы, сотрясающий мир спор, в котором пламенные аргументы чередовались с кровавыми возражениями. Он узнавал характерные отголоски ударов и следующего за ними возмездия. Но лучше всего Робаут знал голос своего легиона.
Жиллиман стоял, высунувшись из открытого потолочного люка «Лэндрейдера» модели «Протей», нареченного «Пламенем Иллириума». В пассажирском отсеке танка своего часа ждала инвиктская почетная стража. Примарх наслаждался громовыми раскатами зарождающейся бури, которая набиралась сил в ожидании момента, чтобы вырваться на волю и низвергнуть даже горы.
Один лишь звук, казалось, уже способен смести все на своем пути. Небеса трепетали, терзаемые неутихающим ревом опускающихся транспортных челноков, тяжелых лихтеров и штурмовых катеров. Земля дрожала под гусеницами танков и подошвами тысяч керамитовых сапог. Жиллиман посмотрел вверх. По полотну звезд гуляла рябь, а их свет будто спотыкался о пламенные следы прибывающих кораблей и терялся в бурлящих облаках выброшенного соплами прометия.
Здесь, на западе горной гряды, властвовали мрак и холод вечной ночи. Равнина была пустынной, а редкие скальные выросты истер до основания раскаленный шквальный ветер с дневной стороны Тоаса. Но теперь в царствие зимы ворвался и жар иного рода. Пламя реактивных двигателей омыло кости мира, а тьму одернул резкий свет посадочных огней и танковых прожекторов.
Дрожь от развертывания воинства Ультрамаринов отдавалась в корпус «Пламени Иллириума». Жиллиман чувствовал ее сквозь перчатки, сжимая края люка. Он втянул носом едкую гарь отработанного топлива и прислушался к грому. В раскатах чувствовалась сила его сыновей. Таким был звук великой машины из плоти, стали, дисциплины и воли, чья разрушительная мощь не знала пределов, но чьей целью в конечном счете было очищение и восстановление.
«Твоя сила течет через меня, Отец, — подумал Жиллиман. — Твоя воля — моя. Пусть в этом мире вновь воцарится гегемония человека».
— …странный выбор, — доносился голос из вокса. Это из водительского отсека «Иллириума» говорил Хаброн.
— Какой именно? — уточнил у технодесантника Жиллиман.
— Тоас, — повторил Хаброн. — Условия этого мира неблагоприятны даже для простейшей колонизации, не говоря уже о существовании целой цивилизации. За счет чего она жила?
— У подножия гор температура выше точки замерзания, — объяснил Робаут; восточный край равнины находился в зоне терминатора, вместе с горами заключенный в вечный лимб, где нет ни закатов, ни рассветов.