Робер Сюркуф
Шрифт:
Ты умен и отважен. Конвенту нужны такие люди, и он, определенно, должен держать тебя на примете.
— Ха, Конвенту нет до меня никакого дела.
— Ты был в Париже?
— Да, я там был. Еще я был в Гавре, в Нанте, в Ла-Рошели, в Бордо и Марселе. Я был у всех морских властей, вплоть до министра. И везде слышал только одно: ты нам не подходишь.
— Значит, твои аттестации показались им сомнительными.
— В них все верно, но люди, у которых я был, плавают в тумане, не желая раскрыть глаза. Я делал все, чтобы они прозрели. Я рассказывал им о своих замыслах, всячески пытался приподнять завесу
Теперь смеялся Бонапарт. Смеялся, как великан, слушающий рассказ пигмея о великих делах.
— И что же это за планы, которыми ты пытался их зажечь? — спросил он.
— Это — соображения простого человека, не желающего обманываться иллюзиями. Республиканская форма нашего правления находится в противоречии с формами правления окружающих нас стран. Наши интересы враждебны их чаяниям, и мирным путем компромисса здесь не достичь. Да и внутри самой республики имеются еще тысячи неукрощенных сил, и одна-единственная такая сила в мгновение ока может снести еще не законченную постройку. Франции предстоят великие битвы, битвы с внешними и внутренними врагами. Стране нужны сухопутные и морские силы, которые могли бы не только обеспечить надежную оборону, но и перейти, в случае необходимости, в наступление. У нас есть смелое войско и хорошие генералы, но вот чего мы не имеем, так это сильного флота. Моряков во Франции достаточно. Однако республике не хватает военных кораблей и морских офицеров, способных проучить наших воинственных врагов.
— И ты, разумеется, именно такой офицер? — прервал его Наполеон.
— Да, — без ложной скромности ответил Сюркуф. — Дайте мне корабль, и я докажу, на что способен.
— Ты слишком заносчив, и я полагаю, что те, к кому ты обращался, сочли твои слова за бахвальство. Умеющий управлять лодкой далеко еще не гений морских баталий.
В голосе Наполеона звучало легкое пренебрежение. Сюркуф почувствовал это и заговорил резче, чем прежде:
— Гражданин полковник, ты говоришь со мной так, потому что видишь: я слишком молод, чтобы заседать в совете старейшин. Плох тот человек, который мнит о себе больше, чем он есть. Но еще хуже тот, кто не знает, на что способен. Если художник или врач может стать генералом, почему моряк не может вести корабль? Мы живем в такое время, когда все рушат, чтобы создать новое. Битвы, навстречу которым мы идем, потребуют молодых сил. Я чувствую в себе такую силу. Почему же мне отказывают?
— Потому что ты должен сначала заслужить то, чего домогаешься. Что ты совершил для государства? Возможно, ты и в самом деле хороший моряк, но морским властям ты неизвестен, а потому и не можешь ожидать, чтобы тебе доверили корабль, не познакомившись с тобой предварительно как следует.
— Гражданин Бонапарт, я француз и останусь им, хотя мне и передавали предложение англичан, обещавших исполнить мое желание. Но я всегда буду сражаться только за мое отечество, и никогда — против него. Однако, если мне не дадут корабль, я сам добуду его!
— Это всего лишь бесплодные мечты, — снисходительно улыбнулся Наполеон.
— Робер Сюркуф не мечтатель, гражданин полковник! Ты последний, на кого я возлагал свои надежды. Дай мне хотя бы маленькое суденышко. Я сделаю из него брандер, и ты увидишь, как я взорву вражеский флагманский корабль!
—
— Да!
— Ну вот теперь-то я уже доподлинно убедился, что ты мечтатель. Иди, гражданин Сюркуф: мы не нуждаемся в твоей службе.
— Это твое последнее слово?
— Последнее.
— Ну что ж, видит Бог, я хотел как лучше. А теперь я могу действовать только на свой страх и риск. Скоро настанет время, когда Франции потребуется человек, способный взметнуть над морями победоносный флаг, но этого человека не будет. Тогда вспомнят о гражданине Сюркуфе и позовут его, но он не придет на этот зов.
— Лихорадка переходит в бред! Никогда тебя не позовут, никто о тебе не вспомнит. И будь у меня право решать, я не высказался бы в твою пользу. Франции нужны мужчины и ясные головы, а не мальчики и фантазеры. Сегодня с тобой еще говорят, а завтра — уже позабудут.
Сюркуф подошел к офицеру и тяжело опустил руку на его плечо.
— Гражданин Бонапарт, мне не хочется платить тебе той же монетой. Скажу откровенно, я считаю тебя человеком, которому предстоит великий путь. И на этом пути тебе еще повстречается Робер Сюркуф. Тогда ты и пожалеешь, что так быстро позабыл о нем.
ОТВАЖНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ
Вечером того же дня священник сидел один в камере. Ему сказали, что его спутник — на свободе и назад не вернется. Снаружи доносились громовые раскаты орудийной пальбы — обстрел Тулона продолжался и в темноте. Со двора слышались мерные шаги часового.
В улочках Боссе, особенно перед штабом, собирались кучками солдаты и делились мыслями о ночной канонаде. Всем было ясно, что с приходом полковника Бонапарта в осадной армии воспрянул боевой дух. У людей появилась надежда на скорый успех.
Звеня шпорами, улицу пересек офицер. Он вошел в дом, протопал по коридору, ведущему во двор, открыл дверь и оказался прямо перед караульным.
— Как тебя зовут, гражданин солдат? — коротко и резко спросил он.
— Этьен Жерар, — ответил тот, отдавая честь.
— Ну так вот что, гражданин Жерар, отвори дверь, что ведет к арестанту, да поживее!
Солдат повиновался безо всяких возражений. Офицер остановился у порога и приказал священнику:
— Гражданин Мартин, следуй за мной! Тебе выпала честь предстать перед генералом, он желает поговорить с тобой там, на позиции.
Арестант поднялся и послушно вышел из камеры. Офицер сунул солдату в руку запечатанный пакет:
— Здесь расписка, что я принял у тебя арестованного, гражданин Жерар. Ты отдашь ее в собственные руки гражданину полковнику Бонапарту, как только он вернется. А теперь можешь покинуть свой пост.
Офицер и священник вышли на улицу и мимо собравшихся возле дома солдат направились к городку. Однако, отойдя подальше, офицер сменил направление и повернул налево, в поле, где наконец и остановился.
— Гражданин Мартин, ты стоишь перед своим судьей, — сказал он тем же, что и прежде, строгим голосом.
Священник свернул глазами.
— Ты? — спросил он. — Ты хочешь судить меня?
— Да. Но я справедливый судья. Я отпускаю тебя на свободу, — ответил офицер и совсем уже другим тоном, смеясь, добавил: — Надо же, даже добрый брат Мартин, и тот меня не узнал!