Робин Хобб. Синие сапожки
Шрифт:
Была уже глубокая ночь, когда они пошли назад в замок. Луна серебрила дорожку у них под ногами. Он держал ее под локоть, а она позволила ему проводить себя до дома. Они уже прошли половину пути, когда девушка задумалась над тем, что же принесет ей завтрашний день. Она попыталась задать вопрос касательно этой внезапной неопределенности.
– Что для тебя это значило?
– спросила она у Азена.
– Что ты имеешь в виду?
– Эту ночь и то, что мы сделали.
Хотела бы она уметь говорить так же, как и Азен. Но Тимбал могла высказывать свои мысли лишь прямо, и поэтому
Некоторое время он молчал, а затем, наконец, сказал:
– Что-то, подобное этому, нельзя высказать простыми словами.
Девушку вполне мог удовлетвориться этот ответ, но внезапно ей захотелось, чтобы менестрель все-таки высказал это "что-то".
– Скажи, что я значу для тебя? Что мы значим друг для друга?
– Думаю, со временем мы выясним это, - легко ответил Азен.
– Не думаю, что об этом стоит беспокоиться в такую ночь. Лучше насладимся моментом, Синие Сапожки, и не будет загадывать наперед обо всей жизни.
– Сказал тот, кто не может забеременеть, - ответила девушка и тут же всем сердцем захотела забрать эти слова обратно. Подобно молоту, они раскололи хрупкую красоту этого мгновения.
Азен немного помолчал, а затем натянуто сказал:
– Я слышал, что с женщинами редко такое случается после первого раза.
– Редко, но случается, - угрюмо ответила девушка. Только что она разрушила всю магию момента. Внезапно она почувствовала, как у нее чешется в определенных местах, и поняла, что будет мучиться от страха до тех пор, пока у нее снова не начнутся кровотечения. На нее разом навалилась мысли обо всем том, что может, а чего не может произойти после этой ночи. О чем она вообще думала, что себе воображала? Что менестрель любит ее, что он женится на ней и разделит с нею свою жизнь, будет заботиться о ней, если она заболеет, и растить их детей?
– Давай не будем думать об этом сегодня, - сказал Азен. Девушка задумалась, о чем именно им не стоит думать, но так и осталась держать его за руку. Внезапно ей показалось, что ближе, чем сегодня, они уже не будут. Дорожка была неровная, и девушка старалась не кренится в его сторону, пока они шли. Внезапно она вспомнила о предупреждении, когда-то высказанном ей Гретчей. Может, Азен и правда был лишь игрушкой леди? Внезапно она захотела спросить у менестреля, любит ли он кого-то еще, связан ли он как-то с леди?
Но она проглотила этот вопрос и вместо этого спросила:
– Если я спрошу тебя о чем-то важном, будет ли те сложно ответить мне правдиво?
К ее удивлению он засмеялся.
– Почему ты смеешься?
– спросила она, пытаясь сдерживать боль в своем голосе.
– Потому что, сама того не зная, ты почти произнесла слова старого и очень страшного проклятья. Когда один менестрель хочет проклясть другого, он говорит ему: "Да говорит твой язык отныне лишь правду!"
– И чего такого страшного в это проклятье?
– Мы - хранители летописей, и поэтому должны быть честны, скрупулезны и точны касательно того, кому и какая земля была продана или передана, в какой год кто сочетался браком или какое соглашение было заключено между аристократами.
Возможно, она услышала в его словах даже больше, чем Азен хотел сказать. Похоже, что в эту ночь он подарил ей мечту, сказку о том, что она не одинока в этом мире, и взамен девушка расплатилась с ним монетой, которую женщина может потратить лишь однажды. Она потеряла невинность, одно из немногих достоинств, что у нее были, и которое она прежде даже не ценила. Девушка знала, что для некоторых мужчин это будет причиной отказаться от женитьбы на ней. Она отдала свою девственность менестрелю, и хотя им обоим это понравилось, это все же никак не привязало его к ней. А Тимбал теперь не сможет взглянуть в лицо своего мужа и сказать ему: "До тебя я не знала ни одного мужчины". Ее невинность ушла, ее забрал сладкоголосый менестрель.
Не было толку упрекать за это Азена. Наверняка он думал, что девушка отдалась ему за медовый пирог, немного вина и капельку сочувствия. Он, небось, и не понял, что у нее забрал. Девушка вздохнула.
– Улыбнись, - сказал менестрель.
– Мы уже недалеко от замка и твоей кровати.
У лестницы он остановился и сжал ее руку. Несколько факелов еще горели снаружи замка, но внутри все уже потухло. Она едва могла различить его лицо.
– Знаешь, Синие Сапожки, а я ведь так и не услышал твоего имени.
Девушке стало стыдно. Она лишилась с ним девственности, а он даже не знал ее имени.
– Тимбал, - сказала она тихо.
– Меня зовут Тимбал.
– А, как маленький барабан, из которого можно извлечь чудесные звуки. Тебе подходит. Но мне все же больше нравиться Синие Сапожки.
Это были его последние слова перед тем, как он оставил ее у лестницы, ведущей к комнатам слуг. Он прислонил ее к себе и нежно поцеловал, будто бы желая ей спокойной ночи. Но это поцелуй взволновал ее не так, как первый. Она отстранилась от него, нащупала в темноте перила и начала подыматься по ступенькам, ступая как можно осторожней, чтобы те не скрипели. Она уже прошла половину пути, когда внезапно ее остановил разгневанный шепот, доносившийся снизу.
– Вот ты где! Меня послали найти тебя еще два часа назад! Где ты был? Разве ты не дал слова, что всегда будешь на месте, готовый исполнить любую просьбу леди Ласент? Хороший же из тебя друг!
Несомненно, этот шипящий голос принадлежал Гретче. Тимбал обдало холодом. О чем она говорила? Какую договоренность нарушил Азен? Она спустилась пониже, прислонившись к стене и надеясь, что в темноте ее не будет видно. Азен ответил одинаково возмущенным и извиняющимся голосом:
– Ну откуда мне было знать, что я понадоблюсь именно этой ночью? Мне же сказали, что наконец-то в этот вечер я свободен! Не могу и припомнить, когда мне давали свободу в последний раз.