Робокоп III

Джонсон Дэвид

— Мы же люди! — продолжал Грант. — И у нас тоже есть человеческое достоинство, и мы не позволим, чтобы нам прямо в лицо какие-то грязные подонки, безумные служаки вот так вот — тьфу! — плевали.

Плевок Гранта угодил прямо в полицейского. Тот принял это как вызов и тут же обрушил на старика целый град ударов дубинкой.

Грант выпустил костыль и, не удержавшись на ногах, полетел на землю.

Мадам Лотак пронзительно закричала, хотела помочь старику подняться, но ее грубо оттолкнули.

Несколько полицейских подхватили

Гранта и потащили в ближайший автобус. Людским потоком мадам Лотак понесло к другому автобусу.

Костыль остался лежать на дороге. Его обходили, на него наступали, кто-то об него споткнулся и, крепко выругавшись, отбросил в сторону.

Мадам Лотак пыталась вырваться из толпы, она хотела быть вместе с Грантом, но один из полицейских грубо толкнул ее обратно в людской поток.

* * *

Пастор Флойд шагал вместе со всеми с высоко поднятой головой. Он не только совершенно успокоился, но, казалось, смотрел на происходящее с явным удовольствием.

— Молитесь, братья и сестры, — тихо говорил он, будто обращался к самому себе. — Молитесь, и будете спасены. Господь долго терпел это беззаконие, эти ужасы, но всему приходит конец. Пришел конец и его терпению.

Кто-то сильно толкнул его, но пастор не обратил на это никакого внимания.

— Молитесь, братья и сестры, ибо пришел конец света. Смотрите, как заходится сатана в предсмертных судорогах. Не бойтесь его криков. Он показывает свое жало, но оно уже не ядовито.

В это момент он заметил, как какая-то женщина бросилась за груду металлических бочек, которые находились недалеко от него.

Она тут же выскочила обратно.

— Бегите отсюда, люди, торопитесь! — закричала женщина и сама бросилась в сторону.

Не успел пастор сообразить, что бы все это значило, как мощный взрыв сотряс воздух. Все вокруг бросились врассыпную, но пастор, ничего не соображая, остался стоять на месте.

— Моли… молитесь… — пытался и не мог закончить фразу Флойд.

Лицо его исказила гримаса боли. Он скорчился, но ноги уже не держали его. Земля, будто непослушный мячик, уплывала из-под ног, и он упал на колени.

— Госпо… госпо… — силился что-то сказать пастор, и в этих звуках были и его растерянность, и боль, и непонимание, и обида на весь этот жестокий мир.

Перед глазами все стало расплываться, он закрыл их, но открыть снова уже не смог…

Один из полицейских, совсем еще молодой парень с детским лицом, на котором застыло выражение вечной никому не известной вины, склонился над пастором.

— Кажется, мертв, — сказал он подошедшему напарнику, лет на двадцать старше его, успевшему перевидать в своей жизни немало смертей.

— Ну и черт с ним, брось его, — махнул тот рукой. — Потом без нас разберутся. Ну, что ты застрял, пошли, — нетерпеливо добавил он.

— Моя мать его хорошо знала, — неожиданно произнес молодой полицейский. — Ей нравилось, как он читает молитвы, торжественно и в то же время как-то

нежно.

— В конце концов, не ты же его убил. Передай привет своей матери от той сумасшедшей, которая бомбу взорвала. Давай, пошли!

Молодой полицейский бросил последний взгляд на пастора и поторопился за напарником.

* * *

В машине было несколько человек, живших в рабочем квартале — аптекарь Сэм, Берта Стивенсон, мясник Томас Брэд, Сильвестр Максвелл.

Лица у всех были суровые и хмурые.

За рулем сидел Марено, высокий и худой парень, который, казалось, состоял только из рук и ног. У него было простодушное загорелое лицо. На первый взгляд его можно было принять за крестьянина, впервые попавшего в город, причем целую неделю спавшего одетым. Потертая фетровая шляпа, небрежно сидящая на его голове, завершала это впечатление. Его волосы, очень густые и непокорные, как ни пытался он их пригладить, торчали во все стороны. Время от времени он стриг их, случалось, пользовался и гребенкой, когда та подворачивалась под руку, но это происходило очень редко. Окружающие принимали его за не очень умного, но совершенно безобидного человека. И мало кто знал, что Марено обладал необыкновенными способностями: не было такого дела, за которое он бы взялся и не добился успеха.

То и дело мимо фургончика проходили полисмены из реабилитационной группы в форме мышиного цвета. Улица выглядела, как после сильного землетрясения. Некоторые дома были полностью разрушены, в них что-то горело. На улицах валялись перевернутые машины, над разрушенными домами висел дым, слышалось гудение пожара.

— Сограждане! — орал мегафон фальшивым голосом, будто на предвыборном собрании. От такого голоса сразу начинает тошнить. — Сограждане, призываю вас соблюдать тишину и спокойствие!

— Друзья, — сказала Берта укрывшимся в машине. — Нам грозят неприятности. Ну да это вы и сами, пожалуй, поняли. Нас здорово обманули, значит, надо всем вместе искать выход, нужно бороться. Нам нельзя уходить отсюда, попробуем продержаться хотя бы несколько дней. Запас продовольствия у нас есть, вполне хватит на неделю, а то и больше. И если даже запасы придут к концу, мы достанем еще. Но нам нужно нечто гораздо большее — оружие.

— Да, да, — согласился Сильвестр Максвелл. — Ну, конечно, все правильно, Берта. Мы постараемся сделать все, что только в наших силах.

— А дальше что? Что будет с нами и с нашими семьями дальше? — мрачно спросил мясник Томас Брэд.

Ника внимательно слушала и следила за всем происходящим.

Берте Стивенсон исполнилось сорок лет, но ни тяжелая работа, ни роды, ни разрывающие душу страдания, связанные со смертью единственного ребенка, не отразились на ее великолепной стати. Она была высокой, с роскошной копной курчавых волос и горделивой осанкой. Казалось, ей суждено дожить до ста лет — она была женщиной с сильным характером и мужественным сердцем.