Род Корневых будет жить!
Шрифт:
Женщина, что постарше, смотрела на меня сочувственно. А мужики — оба, и тот, который с кепкой — Кузьма, и коренастый — тяжело вздыхали.
— Что ж теперь будет? — снова запричитала девушка. — На кого батюшка с матушкой нас оставили? Осиротели мы…
— Тише ты, Матрёна! Раскудахталась! — оборвал её коренастый. — Молодому барину и так тяжко! Он ведь отца с матерью лишился!
— Так ведь без силы он! — продолжила причитать девушка. — Кто ж нас защитит? У молодого барина силы-то нет совсем!
На этот раз её
— Помолчи, Матрёна! — строго сказала она. — И Дмитрий Петрович, и Мария Ивановна, да и братик с сестрёнкой благословили молодого барина.
И девушка заткнулась.
Подошли четверо дюжих парней и на верёвках начали деловито спускать гробы в подготовленные могилы.
Я стоял, поддерживаемый двумя парнями в кадетской форме, такой же, как и у меня. И смотрел, как гробы опускают в землю, как забрасывают землёй. И, под причитания баб, слушал отчёт коренастого мужика о том, что убитых крепостных похоронили на нижнем кладбище. Моё благородие не стали беспокоить, чтобы смог проститься с родными.
— Крепостные отнеслись с пониманием, — негромко говорил он. — Тревожатся только, как же теперь без защитной силы… Вы бы, молодой барин, потом сходили бы, успокоили людей.
Я кивнул, чтобы только он отвязался от меня.
Мне совсем были непонятны их слова по поводу силы.
Но вот что меня однозначно взбесило, так это убийство детей! Их смерти не останутся неотмщёнными! Никогда не прощу тех, кто это сделал! Я буду не я, если не найду этих ублюдков и не сдеру с них кожу! И не важно, что этих мальчика и девочку при жизни я совсем не знал… Убивать детей, да ещё так жестоко — это непростительный грех!
Вот только на моих глазах застрелили двух девчонок, я не смог их спасти. И тут опять. Ненавижу!
Могилы закопали, сформировали над ними ровные холмики, а в ногах поставили невысокие ошкуренные деревянные столбы с вырезанными на них знаками.
— Земля осядет, — сказал коренастый. — Тогда и сделаем надгробия честь по чести.
Дождь продолжал лить как из ведра.
Мужик в сером балахоне и парни, закапывавшие могилы, поклонились мне и пошли прочь. Но остальные не расходились — стояли, смотрели на меня.
Мне было неуютно под их взглядами. Я вообще не люблю, когда на меня вот так смотрят. А тут не просто смотрят, а ещё и ждут чего-то.
Чтобы как-то с этим справиться, я спросил у всех сразу и ни у кого конкретно:
— Вы знаете, кто это сделал?
— Да как не знать-то? — с болью в голосе произнёс Кузьма. — Про то все знают, да не говорит никто!
— Кузьма! — попыталась остановить мужичка пожилая толстуха.
Но я не обратил на неё внимания и кивнул мужичку:
— Продолжай!
— Так это его светлость князь Волков Александр Петрович приказали. Извести, мол, род Корневых под корень, и чтоб ростка не осталось!
До меня не сразу дошло, что Корневы — это фамилия
А мужичок продолжал:
— Никого не пощадили! Ни деток малых, ни крепостных. Кто остался, так только чудом и заботами покровителя нашего Рода.
Мне было странно слышать все эти разговоры про рода, князей. Странно и дико было, когда ко мне обращались: барин. Но я видел обращённые на меня взгляды и читал в них безнадёжность. Почти у всех. Кузьма вон только был не согласен. Да у седого китайца непонятно что на уме. А остальные были испуганы и расстроены.
Да, я вот только воевал с оборзевшими олигархами. Устроил им так сказать царскую охоту.
Но тут совсем другой мир. Незнакомый.
Это что? Другая жизнь? Или бред моего истерзанного в горячих точках мозга?
Но как бы там ни было, я не мог смотреть этим людям в глаза. Мне было стыдно, как будто это моя вина, что у них в глазах безнадёга, моя вина, что столько погибших!
Я не знал, что сказать, поэтому повернулся к коренастому:
— Вы говорили, нужно успокоить людей?..
— Так и есть, барин! Надо сходить, — с видимым облегчением ответил коренастый.
У него глаза были полны тоски и боли, из чего я понял, что его близкие тоже погибли. А он, получается, на их похоронах не был, потому что был на этих…
Я ещё раз обвёл взглядом тех, кто стоял сейчас передо мной и ждал моего решения, и сказал коренастому:
— Ну так не будем тянуть. Ведите!
Он развернулся и пошёл по раскисшей от проливного дождя дороге. Старался идти по краю — по траве. Чтобы не скользить.
Я пошёл следом за ним.
Следом за мной Кузьма и кадеты — они так за всё время не проронили ни слова. И по их лицам было видно, что они расстроены и… не знаю… обескуражены, что ли. Если не испуганы.
За парнишками потянулись Матрёна с пожилой толстухой.
Китаец остался возле могил.
Он стоял, заложив одну руку за спину. И смотрел на свежие холмики. Как будто разговаривал с видимыми только ему собеседниками.
Парни, закапывающие гробы и мужик в сером балахоне ушли уже далеко. Их фигуры едва виднелись впереди.
До меня донёсся голос Матрёны:
— Вон, даже преподобный Велеслав ушёл, не остался с барином… Сразу видно, что ни во что не ставит…
— Ну и балаболка ты, Матрёна! — возмутилась пожилая женщина.
— Тебе-то, Прасковья, что? — огрызнулась девушка. — Тебя за твои пироги в любом доме приютят! А мне куда деваться?
Я понял, что пожилую толстуху зовут Прасковья, и она кухарка. Ну что ж, можно было догадаться по комплекции.
— Да куда я уйду от барина! — возразила Прасковья. — Я ж его с измальства вырастила! Никуда я не пойду! Тут мой дом, тут и останусь.