Родичи

Липскеров Дмитрий Михайлович

Получалось, что этому мачичену, упершему рельс, никак не меньше трехсот лет, или… В голове генерала было туманно, и мысль рисовалась нечетко, впрочем, как и все в атмосфере вокруг.

Навещу Боткина, решил Бойко, распорядился, чтобы книжицу отдали на экспертизу, поинтересовался самочувствием Грановского, тот, сказали, держался как истинный боец – мужественно.

Уже сидя в машине, Иван Семенович велел отключить мигалки, сбавить скорость и держать путь в Боткинскую больницу. По дороге генерал думал об Арококо. Чем-то

эта грязная, вонючая личность влекла его воображение, особенно язык вспоминался…

Боткина генерал нашел в больничном садике, сидящим на скамеечке в обществе Катерины.

На сей раз Никифор выглядел действительно молодцом. Голова поросла густым рыжим ежиком, скрывшим шрамы. Да и румянец, хоть и слабый, на щеки взошел.

Мужчины поздоровались как старые знакомцы, причем Никифор профессионально осмотрел аппарат Илизарова и руку, в него ввинченную, и выразил свое врачебное мнение, что необходимо сделать рентген да и снимать «всякие винтики-шпунтики к чертовой матери!».

От взгляда генерала не ускользнуло некое вздыбливание в тренировочных штанах Боткина в области паха, куда нет-нет да и бросала короткие взгляды Катерина.

– Кстати. – Генерал залез во внутренний карман пиджака и вытащил из него вскрытый конверт. – Вот, поглядите, – и протянул бумаги Никифору.

– Что это?

– Поинтересуйтесь.

Доктор углубился в компьютерную распечатку своего генеалогического древа и по мере постижения ветвистого смысла сего постепенно приходил в нервический восторг.

– Я чувствовал!.. Я знал!!!

Он вскочил со скамейки и стал делать шаги взад-вперед, припрыгивая.

– Так всегда бывает!.. На детях она отдыхает, а в седьмом поколении, в тридцатом, в тысячном обязательно проклюнется!!! Я – Боткин!!!

Вдруг доктор оборотился к благостной подруге своей и заорал:

– А ты, Катька, вагина ненасытная, губы распутные, у меня, у наследника гения, эту гениальность всю выпить хочешь, как кефир какой-нибудь!!! Не позволю!!!

В тренировочных штанах теперь, когда Никифор бегал и подпрыгивал, отчетливо различилась эрекция. Она, столь явно выпирающая, и слова, брошенные Боткиным медсестре, возвели на физиономию генерала краски стыдливости.

– Я, пожалуй, пойду! – объявил Иван Семенович, ощущая, как влажнеют подмышки.

– Нет-нет! – вскричал Никифор. – Ни в коем случае! Богом молю, – оборотил он свою рыжую физиономию к Бойко. – Дьяволом заклинаю! Арестуйте Катьку, она талант у меня крадет! Посланница подземелья она! Девка!!!

Иван Семенович был совершенно сконфужен. Он понял, что Никифор еще не в себе, а потому сказал: «Хорошо-хорошо», – отозвал Катерину в сторону, а Боткину велел сесть на скамейку. Тот безропотно подчинился и, сидя, ухмылялся, уверенный, что «вагину» арестуют и отвезут в Бутырки.

– Он не ненормальный! – сразу же сообщила медсестра. – Он всегда так ревностно к семени своему относился. Считает, что

расход семенного фонда пропорционален расходу мозгового вешества. После каждого соития у него случается истерика! Киша перестает быть уверенным в своей гениальности!.. Особенно сейчас… – Личико Кати порозовело вместе с ушками. – У него после черепной травмы непроходимый коитус…

– Что? – переспросил генерал.

– Эрекция постоянная… – Щечки девицы загорелись помидорчиками. – Что-то там срослось по-другому, и мозг посылает информацию… в тазовую область… В общем, сами видите!..

Иван Семенович все прекрасно видел, вспоминая каждодневный прием виагры, и испытывал некоторую зависть к такому неслыханному природному явлению. Но и сочувствовал Никифору, представляя, что и у него в штанах тоже этакая невидаль. Круглосуточно!!!

– Здесь все просто! – сказал генерал громко, чтобы и Никифор слышал. – Как в армии! Очень бром поможет, только дозу удвойте… И с компотиком его, все и наладится!..

На минуту Боткин оцепенел, будто гипнозу поддавшийся, затем хлопнул себя по лбу, тихо произнес: «Эврика!» – и побежал к корпусу.

А генерал с Катериной сидели на лавочке и наслаждались садиком, в котором скоро должна была проявиться весна.

Так они провели минут пятнадцать, думали каждый о своем, пока не появился Никифор Боткин, весь исполненный достоинства и гордости. Он демонстративно прошелся перед лавочкой, словно артист, изображающий цаплю, выпячивая тренировочные штаны, в которых угадывалась полная пустота. Лишь оттянутая ткань болталась…

– Ой! – вскрикнула Катерина, укрыв ловкие губки ладошкой.

– Ну, вот и чудесно! – похвалил генерал. – Все и разрешилось просто…

Затем мужчины остались вдвоем. Катерина исчезла во чреве больницы, и Никифор жарко заговорил сидящему в благости на лавочке Ивану Семеновичу о великом счастии носить фамилию «Боткин».

Генерал, жмурясь на недоделанное весной солнышко, слушал вполуха. Он поймал себя на мысли, что хочется в старый «Арагви» похлебать харчо, сжевать сочный люля, запив обед полбутылочкой, и быстренько домой, в коечку, продолжать воскресный выходной дневным сном.

– …сублимация – мать творческого порыва! – донеслось до Бойко, и Иван Семенович вернулся в реальное измерение.

– Господи, они нас обкрадывают, эти глупые бабищи!!! У них ума своего нет, потому и питаются нашими мозгами, доят наши умственные потенциалы! Сколько гениев кануло в Лету, не сумев противостоять напору смазливых вагин! Руки… – Никифор посмотрел на свои пальцы, поросшие рыжими волосками. – Руки… Они теряют знание природы вещей, когда всякие там Катьки насилуют их!..

Заговаривается, подумал генерал, пытаясь представить, как можно насиловать руки.

– Это я в переносном смысле, конечно! – добавил Боткин. – Мои руки – это продолжение моего мозга, таланта, в нем хранящегося!..