Родина имени Путина
Шрифт:
— Геннадий Викторович! — прервал идиллию водитель. — Гаишник требует остановиться.
— Совсем попутал, хер слепой. Включи ему мигалку и скорость прибавь, и так еле тащимся.
Капитан, решивший остановить кортеж Жарецкого, оглушенный неожиданным взрывом сирены, кинулся было к своей машине, но броситься в погоню не рискнул.
— Холопы! Барина не признали! Да, Иннуль? — Геннадий Викторович достал сигарету. — В Астрахани честь будут отдавать, в ноги кланяться. Вот, увидишь.
— Геночка, ну, не кури так часто. Дышать нечем. Очень тебя прошу, —
Жарецкий, сделав пару жадных затяжек, выкинул сигарету.
— Геннадий Викторович, я извиняюсь, пост! Надо бы остановиться, — робко предложил водитель, завидев бегущего с жезлом наперерез кортежу мента.
— Вася, ты охренел? Забыл, на чем ездишь и кого везешь? Когда надо будет остановиться, я тебе скажу.
Водила молча прибавил ход, и машины одна за другой миновали пост.
— Котик, я в туалет хочу, — заныла девушка.
— Потерпи немножко, уже к Астрахани подъезжаем. Там все будет.
— Геннадий Викторович, посмотрите, пожалуйста, — взволнованно пролепетал водитель, указывая вперед.
— Что за твою мать? — Жарецкий нервно подался вперед.
Дорога резко упиралась в бэтээр, омоновский паз и в пару милицейских «Жигулей» с включенными «люстрами», но без сирены, которая резко включилась где-то сзади и сбоку. Не успел кортеж остановиться, как машины Жарецкого были взяты в кольцо лютыми коммандос. Через бронированное стекло Геннадий Викторович наблюдал хищную пляску глаз сквозь разрезы шапок-масок и направленные на него стволы «винторезов» и «калашей». Вооруженные люди что-то орали и разъяренно стучали по «Майбаху».
— Котик, чего они хотят? Мне страшно, — заголосила девушка. — Сделай чего-нибудь!
Жарецкий посмотрел назад: его бойцов уже выволакивали из джипа, раскладывая на асфальте.
Он нажал кнопку, и сползающие шторки погребли их от раздражающих рож.
— Что за хрень? Кто это? — самообладание покидало Жарецкого. Геннадий Викторович достал пакетик порошка, уставившись в него исступленно.
— Геночка, я боюсь, — в слезах причитала Инна. — А если у меня в крови кокс найдут, меня ведь не посадят?
Геннадий Викторович судорожно дернул скулой, привычная улыбка ощерилась оскалом. Он швырнул пакетик девушке: «Ешь, Солнце. Тут без вариантов. Желудок промоем, ничего страшного не случится. А я тебе машину куплю, какую захочешь!».
Она рыдала, захлебываясь воздухом, тонкими ручками размазывая по щекам потекшую тушь и неуверенно мотая головой.
— Жри, сука! — Жарецкий схватил Инну за подбородок, разжал ей челюсть, предварительно оглушив девушку тяжелой мужской пощечиной. Она не плакала, но тихо поскуливала, заглатывая белоснежное содержимое пакетика. Порошок был очень горький с легким привкусом слез. Он словно анестезия морозил язык, рот, горло. Стало тяжело дышать. Рвотный комок уперся в замороженную гортань, дико забилось сердце.
— На, запей, — Жарецкий плеснул в стакан виски и брезгливо протянул девушке.
Инна, растерев по губам последнюю горсть, опрокинула в себя пойло.
— Вася, у нас все чисто. Мы сдаемся. —
Как только замки щелкнули, мужчин без прелюдий под милицейские вопли вытащили из «Майбаха», расположив в придорожной пыли рядом с поверженной охраной.
— Заблудились, уроды! Вам всем конец! Я Жарецкий! — хрипел олигарх под омоновским берцем.
— Полковник Чернов. — Над Жарецким склонился невысокий мужчина в штатском. — Геннадий Викторович, вы обвиняетесь в контрабанде и легализации незаконно нажитых средств. Мне поручено доставить вас для допроса в Следственный комитет. Поскольку. — полковник взглянул на часы. — Вы уже три часа как в розыске, я должен вас задержать и сопроводить в Москву.
— Что с ней? — жалостливо спросил спецназовец, вытаскивая из машины посиневшую Инну с пеной вокруг рта.
— Наркоманка. В больницу вез. Дряни какой-то наглоталась, — сломленно пролепетал Жарецкий.
— Вонючий же ты, Гена! — угрожающе заржал полковник. — Чухан, в натуре.
Жарецкий проснулся. Над его шконкой свисала недовольная физиономия Саши.
— Что смотришь? — продолжал наезжать блатной. — Ты по воле тоже парашей ходил, олигарх?
Геннадий Викторович вытащил из-под одеяла ноги, упакованные в жирные кальсоны, и поплелся на дальняк.
Они жили в камере вшестером. Жили постоянным составом давно, уже где-то с осени. Последним подселили заместителя руководителя московского Олимпийского комитета Артура Рыскина. Парню было слегка за тридцать, но уже с двумя шрамами от отсоса жира аккурат накануне посадки. После операции тело молодого человека облепили пустые складки, что делало его похожим на огромного шарпея с маленькой шишкой-головой. Больше всего Артур боялся раздуться вновь, поэтому раз в две недели ему в передачах приходили лишь сигареты, пачка кофе, десять яблок, килограмм обезжиренного сыра и упаковка пресных хлебцев, похожих на мацу.
Первый месяц своего заключения Рыскин провел в общей камере на Матросске, сразу оказавшись под блатным пленом. Подвели внешность и состояние. Не успел он, такой вольный, свежий и модный, перешагнуть порог своей первой хаты, как тут же был встречен сомнениями новых соседей в его, Рыскина, половых убеждениях.
— Вася, а ты часом не гей? — последовал лобовой вопрос от смотрящего за хатой.
Артур, еще даже не успевший пристроить матрас на свободные нары, растерянно соврал: «У меня дети, жена. Нет, конечно!»
— Похож больно! Красивый, в дольчегабане. Да и чиновники, они же вcе пидоры, — продолжал рассуждать смотрящий, словно не расслышав возражения Рыскина.
— Братва, я, в натуре, гетеросексуал! — Артур сдвинул брови и заиграл желваками, пытаясь обострить половую принадлежность.
— Братва твоя за Амуром желуди роет. Здесь зэки злые, а не кружок полиглотов. Выражайся-ка прилично. А то запутаешься в своих же непонятках, хрен потом размотаешь. Не спеши шконарь занять, лучше скажи, что с тобой делать будем.