Родина имени Путина
Шрифт:
После захвата Смольного дела у профессора и его подручного резко пошли в гору. Но власть без силы, что плоть без крови. Штатное расписание почившего в бозе КГБ вызывало у питерских реформаторов больше измены, чем надежды. Новой правящей «аристократии» нужен был новый боевой отряд. Роль Дзержинского в цитадели революции выпала на долю Кума, заслужившего ее бесстрашием, волей, стратегической хваткой и личным обаянием. Даже после покушения в 1994_м потерявший на операционном столе пробитые пулями почку и правую руку Сергеич вернулся на опричную службу, с утроенным
Во времена, когда водка еще не была «Путинкой», Володя очень гордился знакомством с Владимиром Сергеевичем. Понимая, что для Кума он лишь «смольное решало», облажавшийся Штирлиц называл эти отношения дружбой. Для помощника Собчака Сергеич был кумиром, хотя последний был на четыре года младше будущего диктатора. Володя считал, что они очень похожи. Почти ровесники, почти одинаково невысокие, почти тезки. В Куме Вова видел себя, победившего комплексы, страхи и собственную ничтожность. Они были на «ты». К чему привык один, то льстило другому. Однако никто так не был посвящен в нюансы бизнеса помощника Собчака, как Сергеич. Возможно оттого, что стал его частью.
Когда Владимир Владимирович, замеченный и благословленный Березовским, перебрался в Москву в сводчатые кабинеты, Сергеич остался приглядывать за Северной столицей. Они победили. Воевать уже было не с кем. Они стали элитой, несомненной и неприкосновенной. Тот, кто раньше оформлял на них протоколы, теперь их охранял. Оппоненты уже не терялись в лесах, а пропадали в застенках. Сергеич меценатствовал и правил. Все обласканные славой искали его дружбы и покровительства. Розенбаумы, Михалковы, Дробыши и Крутые водили вокруг него хороводы, припевая дружескую здравицу, которая становилась для него все более актуальной. Он чаще задумывался покинуть тревожную родину: отдохнуть и подлечиться.
Меж тем его тезка уже несколько лет царствовал в России. У Владимира Владимировича из самых близких питерских коллег — наставников остался один Сергеич. От радиоактивной виагры в Калининграде скоропалительно скончался Анатолий Александрович. Он умер на руках Шабтая Колмановича, российско-израильского шпиона, покровителя баскетбола, хозяина бессчетных бизнесов и большого любителя женщин. Спустя несколько лет общего друга двух Владимиров в собственной машине расстреляют на Новодевичьей набережной. Убийц не найдут никогда.
Владимир Сергеич хорошо помнил последние дни на свободе. Тогда он мог уехать в Европу. Навсегда или на время — еще не знал сам. Сергеич встретился со своим тезкой в Кремле. Они давно перешли на «вы». Владимир Владимирович уже не считал, что они похожи. Он так и не смог одолеть страхи, комплексы и ничтожность, но себя в Сергеиче уже не видел. Он видел в нем лишь тюремную пыль. Президент бесцветно улыбался старому товарищу, смотрел в глаза и жал левую руку, а еще он разрешил ему покинуть Россию.
Когда Кум «зеленым» коридором проходил на питерский рейс в Шереметьево, на Чкаловском аэродроме, что под Москвой, шла погрузка спецназа и прокурорских полковников с ордером на арест «ночного губернатора». Путин не
Когда по двору дачи в Тарховке рассыпались бойцы, Сергеич, встретивший их в шортах и шлепанцах, совсем даже не удивился. Он лишь вспомнил глаза президента, обмакнувшие собеседника ацетоновым взглядом. Вспомнил его вазелиновую улыбку. Сергеич не раз наблюдал со стороны, как эта панихидная мимика знаменовала начало жертвоприношения.
«Странно, что лампадку пока не отняли и на кичу не сослали, — сбился с мысли Сергеич. — Гена или Артурчик еще вчера должны были операм стукнуть», — искренне удивлялся Кум.
— Игру свою не неси, я тебя все равно обыграю! — Саня что-то доказывал Жарецкому. — Куда нам до тебя? Живем на болоте, спим с корягами! Такие, как ты, даже в проруби непотопляемы. Сосут при всяком режиме. Это во время Гражданской войны красноармейцам давали отпуск только после сыпного тифа. Так вот предки твои моральные организовали бизнес: за коробочку с пятью тифозными вошками брали 250 рублей. Запомни, думаю, лет через пять пригодится.
Не встретив протестов со стороны олигарха, Саня со скучным разочарованием отправился на дальняк.
Обитая практически в туалете, зэки, чтобы глушить естественную вонь, жгли бумагу. Обрывок ее сворачивался в плотную трубочку, которая поджигалась и сразу тушилась, начиная тлеть сизым дымом, перебивая животные запахи.
— Сань, откуда у тебя этот, как его. Ну, чем в церкви пахнет? — лицо Ирискина, читавшего на шконке в другом конце камеры, вытянулось удивлением.
— Ладан! — вспомнил Жарецкий.
Саша держал в руках тлеющую трубочку, благоухающую священной смолой. Сокамерники столпились вокруг разбойника.
— А как ты ее пропитал?! — воскликнул Жарецкий, вдыхая благодатный аромат.
— Ничего я не пропитывал, — нежно огрызнулся Саня. — Оторвал, как обычно, свернул и поджег.
Через минуту вся камера наполнилась светлым, чистым дымом, сладким, с марципановым привкусом. Он обволакивал зэков спасительной теплотой и благоговением. Камера замерла в торжественном страхе, молча дожидаясь, пока серая палочка не истлеет в пепел. Саша и Сергеич крестились. Ирискин, словно исподтишка, тоже чертил крестик пальцами на груди. Жарецкий ошарашенно щурился. Умар и Бесик молча уткнули глаза в пол.