Родина имени Путина
Шрифт:
— Нет, замечаний и исправлений не имею, запись велась правильно.
Горячев с пафосом начинающего дипломата в окружении зрителей и софитов расписался под протоколом: «Мною лично прочитано, с моих слов записано верно» (подпись Горячев).
Минут через двадцать Илюша стоял на улице, ночной, уже почти утренней. Манящая радость свободы, звеневшая в душе тридцатью сребрениками, оказалась рекламным блефом покинутых стен. Он вспомнил Писание и возненавидел Бога. Ему хотелось удавиться, но Илья очень любил маму и шибко страшился боли.
//-
— Розы? Ты никогда мне их не дарил! — Девушка задумчиво втянула синтетический аромат осеннего букета. — Цветы от тебя я надеялась получить только на похороны. Красивые, правда, слегка мертвые. Можно я выкину их прямо сейчас, не хочу видеть их тлен? Ты ведь не обидишься? Правда?
— Как скажешь. — Насупившись, Никита полез за мусорным ведром.
— Котик, я же пошутила. Они будут жить еще дней пять, а может, вытянут и целую неделю. Если, конечно, от сердца подарены.
— Сегодня год, как мы познакомились. — Парень снова растаял.
— Ты не забыл. Умница! А я забыла. Помню только снежное небо и грязную голую землю. Я вся продрогла на этом митинге, но уйти не могла. А ты подошел и спросил: «Какое стихотворение этого бронзового товарища, под которым мы собрались, вам больше всего нравится?» Я тогда растерялась, как дура, и ничего не смогла вспомнить.
— Потом ты набралась глинтвейном в соседней кофейне и пыталась мне впарить Блока за Маяковского, — улыбнулся Громов. — Зашла в душу в тапочках, там разулась и назад вышла.
— Зато согрелась и даже не заболела, — не слушая Никиту, вспоминала девушка. — Знаешь, а я люблю розы, хотя, наверное, это пошло.
— Вы любите розы, аяна них ср.! Стране нужны паровозы, нам нужен металл!
— Фу, Котик! Зачем ты так?
— Это и есть Маяковский Владимир Владимирович.
— Поэтому он мне и никогда не нравился. А если тебе не нравятся стихи, то зачем их учить?
— А еще у меня для тебя есть подарок.
Никита достал из ящика кухонной тумбы аккуратную коробку, завернутую в бордовую фольгу, перевязанную золотистой лентой. Хлопнув в ладоши от счастья, девушка бережно развернула упаковку, внутри которой лежал словарь Ожегова, неестественно-тяжелый со странно-смещенным центром тяжести. Женя понимающе-одобрительно свернула губы в трубочку, хитро прищурив правый глаз. Она открыла книгу и пролистала первые страниц двадцать. Ожидания ее не обманули. Это был всего лишь тайник. Внутри словаря в прорезанной бумаге лежал вороненый наган 28-го года выпуска, а рядом с ним в отдельной секции был спрятан глушитель. Женя вытащила ствол, набитой рукой накрутив на него глушак.
— Я тебя обожаю! — Она страстно поцеловала парня. — Я бы прямо сейчас с радостью кого-нибудь грохнула.
— А сможешь из него двоих завалить? — Лицо Громова вдруг стало холодным и немного злым.
— Конечно, — Женя поняла всю серьезность вопроса. — Надо только немного к нему привыкнуть.
— Зай, как минимум одному надо попасть сразу в голову, — продолжал наставлять Никита.
— Это я смогу, одному-то точно попаду.
— А второго все равно добивать придется. Наган, он.
— Котик, я все смогу.
— В
— Кайф! — в блаженстве вытянула девушка.
— Во-первых, тебя не заподозрят, — рассуждал Никита. — Во-вторых, мы же хотим, чтоб ты кого-то завалила. и лучше рисковать за понтовых зверей, чем за сраного дворника. Лучшими страховщиками в этом деле могут быть я и Леха. В-третьих, если ты это сделаешь, парни на тебя перестанут косяка давить. Справишься?
— Я уничтожу. Я с радостью кого-нибудь сейчас вальну.
— Тамне кого-нибудь. Зверь-то очень серьезный.
— Тем более за радость! — Женя прицелилась в телевизор. — Бах!
— Возможно, они будут сами заряженные.
— Не переживай, родной. Они же всяко расслабленные, а я девочка такая симпотная. Думаю, за «плетки» они схватятся в самую последнюю очередь.
— Нельзя так легко к этому относиться. Ты меня пугаешь!
— Наоборот все. Нельзя убивать сердцем. Солью их в лучшем виде. Ты мне главное основного покажи, а то попутаю рожи обезьяньи.
— Надеюсь, что нам с Лехой не придется их дорабатывать. Во-первых, шума будет много. Тихий ствол будет только у тебя. Во-вторых, на двух дагах спалить больше одного ствола слишком роскошно.
— Никакого уважения к чемпиону мира, — хихикнула девушка, доставая из холодильника пачку пельменей. — И ты хочешь сказать, что мне потом придется выкинуть мой наганчик? Это ж 28_й год! Наверное, им еще энкавэдэшники орудовали. Прикинь, сколько он мог видеть дрожащих затылков всяких уродов. А тут две дырки и на помойку. Давай оставим, Никит. Пожалуйста! Ну, хотя бы еще на пару раз.
— Зай, как пойдет. — Парень явно не был расположен к дискуссии.
— Знаешь, сегодня было какое-то дурацкое предчувствие. Шла домой и рисовала мультики всякие. Прихожу, а ты убит. И все. Давай через пару месяцев на Украину уедем, хотя бы на полгода.
— Я уже попросил ребят, чтобы с жильем порешали. Хоть нервы немножко поправить.
Третью ночь не сплю. Квартиру надо менять.
— Мне обещали через неделю сдать квартиру в Орехово. И от метро близко, и просят двадцать тысяч.
— Чем скорее, тем лучше.
Жене Хастовой было двадцать пять. Красивая, статная брюнетка. С узкой талией, балетной осанкой и высокой грудью. Черные, словно уголь, волосы, надменный взгляд со сверлящей иронией, налитые кровью восточные губы. Ее вырастила мать-инвалид, которая не сможет пережить ареста дочери. Их рано бросил отец, поэтому особым пиететом к собственной породе и фамилии она не отличалась. Трудно сказать, что стало смыслом ее жизни — русский национализм или любовь русского националиста. Она уже отдала ему свою жизнь, фанатично и без остатка.