Шрифт:
Пролог
Воин! Вступая в бой, помни, что ты дал священную клятву перед Родиной, перед народом – бить врага, не жалея сил и крови. Так бей же немца всей силой русского солдата, всей силой первоклассного оружия! Пусть проклятый враг трепещет и дрожит перед нашей силой. Тебя ждет слава и почет. Так завоюй же эту славу в борьбе с ненавистным врагом. Пусть тебя славит Родина, как героя Отечественной войны. («На страже Родины», сентябрь 19..
– го года)
Центральный участок
Лейтенант Дорофеев вздрогнул и открыл глаза. Хорошо, хоть не дёрнулся вверх спросонья. Замечательно вышло бы пробуждение, саданувшись маковкой об металл верного боевого товарища, под которым решил поспать. Хмыкнул недовольно, пытаясь понять – сколько же проспал? Поднял руку, задрав рукав комбинезона. «Зенит», еще держащийся на поношенном кожаном ремешке, показывал всего половину четвёртого дня. Хотя Дорофеев и сам понял – время еще раннее. Свет пробивался под танк, и ему не пришлось напрягать глаза, пытаясь разглядеть циферблат в прыгающих отсветах небольшого костерка, разведённого рядом в нарушение инструкции.
Странно… На плохой сон лейтенант никогда не жаловался. Особенно после суток тряски перехода и осмотра машины сразу по остановке. А также замены нескольких траков. Уж чего-чего, а пара часов сна после этого выматывающего занятия, для организма – прям слону дробина. А он от силы по тридцать минут, всего-навсего, на каждый глаз накинул. Так чего проснулся, спрашивается? Лейтенант зевнул, полез было из-под танка, когда что-то уловил. Что-то еле ощутимое, но тревожное. Что?.. Ну не померещилось же ему?
Дорофеев встряхнул головой, стараясь совсем прийти в себя, и прислушался, насколько возможно. Война на дворе, всякое может случиться. Хотя навскидку все в полном порядке, верно?
Треск веток догорающего костерка. Тихий разговор ребят его собственного экипажа чуть вдалеке. Плеск воды и довольное фырканье командира взвода, которого между собой, за никак не скидываемые лишние килограммы и любовь к водным процедурам, называли Бегемотом. Позвякивание протягиваемой стрелком патронной ленты соседней машины. Что? А?!
Дорофеев вздрогнул, понимав – не слышно птиц. А на дворе начало осени, и пернатые в подлеске, как танкисты перестали носиться вдоль машин да вырубили движки, всё чего-то там свиристели и щёлкали. Но сейчас стояла полная тишина и на нее пока, никто не обратил никакого внимания. И ещё, на самом краешке слуха ли, ощущения… Дорофеев, наконец, услышал.
Мерный шум вдавливаемой земли под ровным и тяжёлым шагом бронированных громадин, прущих сюда. Прямо к стоянке его взвода, вчера по ошибке отбившегося от основного полка и заплутавшего в густом киселе тумана. Они бы двинули в путь сразу же, когда рассветало, но радиостанции ничего не ловили. Да и туман, густой. Липкий, настоящая сметана.
Даже сейчас, когда Дорофеев, выглянув из-под «сорокапятки», вслушивался в послеобеденную тишину, туман лежал на месте. А тем, кто двигался в их сторону, он не помеха.
– Т-р-ее-е-во-о-га-а!!!
Старший лейтенант Замятин, за спиной называемый Бегемотом, вздрогнул и резко выпрямился. Остатки воды из котелка, что связист лил на широкую спину связист, побежали за пояс и дальше. А малахольный Дорофеев, ужом выползший на божий свет уже простучал дробь подкованными каблуками сапог по броне, прыжком взлетев на башню.
– Тревога, ходуны рядом! Тревога!
Замятин открыл рот, заткнуть совсем очумевшего спросонья молодого подчинённого. В глубине леса звучно стегнуло ударом плётки. Дорофеев, в этот самый момент нагнувшийся к люку, странно дёрнулся и завалился набок, схватившись за плечо. Между пальцев, торопливо и жадно, проступили тонкие красные капли. Набухли, собираясь в пару небольших ручейков.
Замятин как заворожённый смотрел за одним, быстро проползшим к ладони и оборвавшимся вниз. Хлестнуло новым выстрелом и для командира танкового взвода больше ничего не было. Лишь темнота и пулевое отверстие точно посреди лба.
Старший сержант Хасимов, наводчик основного калибра «Т-45/2», дремавший в башне, затащил Дорофеева внутрь, лязгнул закрытым люком. Лейтенант пришёл в себя, когда на скорую руку начал бинтовать ему плечо, простреленное снайпером. И тут же охнул, когда перед этим сержант полил глубокую дыру спиртом. Но стало не до боли:
– Хасим, стрелять надо, слышишь?
– Будем стрелять, лейтенант, будем, вот прям щас. Только руку тебе замотаем, да?
Лейтенант зашипел, когда полосы бинта туго притянули края выходной дырки.
– Черт с бинтом, Хасим, к орудию давай, к орудию!
Сержант оценивающе посмотрел на результат работы своих рук, довольно хмыкнул и развернулся к прицелу:
– Черт так черт, малай. Теперь и пострелять можно, ага.
Дорофеев схватился за свою панораму, развернул. Рука слушалась в пол силы, отдавая резкой и простреливающей болью, разливающейся от плеча и вниз. Нахлобучил, вновь зашипев сквозь зубы от боли, шлемофон. Щёлкнул переключателем внутренней связи:
– Сергеев, как двигатель?
– Как часы, командир.
– Хасимов, орудие готово?
– Всегда готово.
– Шевченко, ты как?
– Открываю огонь, товарищ лейтенант.
Загрохотал спаренный КПВТ в задней башенке. Второй стрелок танка, Николай Шевченко начал свой бой. Дорофеев повертел «перископом», выглядывая врага, а механик-водитель Сергеев уже рванул танк, кажущийся таким тяжёлым, вперёд, выводя в к просвету в самом конце перелеска. Мысленно лейтенант похвалил подчинённого, принявшего единственное верное решение, хотя вслух слегка выругал, не вмешиваясь. Надо выбраться из ставшего ловушкой маленького леска в сторону открытого пространства, замеченного ещё вчера. И механик делал все правильно, разве что не дожидаясь приказа командира.