Родина
Шрифт:
Над просторным пролетом малых и средних станков сияла морозным солнцем стеклянная крыша цеха. Солнце сверкало на меди, никеле и стали, и пучки этого сияния пылали крошечными жаркими звездами. В огромном цехе стояла короткая, никем не охраняемая тишина, когда новая смена заступает места уходящих. Станки стояли, будто ожидая нового прилива движения, а человеческие шаги и голоса звучали чисто и гулко, как на еще не обжитом новоселье.
Таня, готовя все к началу смены, отлично видела и чувствовала и простор цеха, и этот высокий свет,
Сверла, обточенные, блестящие, тихо позванивали в ее руках, и она опять подумала, что эти руки уже стосковались по работе, по уверенной власти над металлом, которую дают знание и опыт.
Проходя мимо Тани, Игорь Чувилев почтительно поклонился ей и хотел было итти дальше, но задержался и застенчиво сказал:
— Желаю вам успеха, Татьяна Ивановна!
— Спасибо, Игорь… и тебе того же я желаю! — ответила Таня: она догадалась, что Чувилев боится, беспокоится за нее.
В самом деле, три месяца она не была в цехе, просидела дома, и можно предполагать, что она даже отвыкла от заводской дисциплины, от быстроты движений, от смелой рабочей хватки…
Таня кивнула в сторону направляющегося к своему участку Чувилева и значительно посмотрела на свою бригаду.
— Слышали? Мы, соревнователи, пожелали друг другу успеха?
— Слышали, Татьяна Ивановна.
— В честь Сталинграда успех наш, помните?
— Помним, Татьяна Ивановна.
Сверху позвали:
— Здорово, Татьяна свет Ивановна!
Из кабинки мостового крана смотрело на Таню усатое лицо давнего знакомого Лосевых, крановщика Пивных. Крановщик недавно вернулся из госпиталя, потеряв на фронте левую руку, как и ее Сергей. На заводе предложили ему легкую работу складского сторожа, но сорокалетний Пивных, как он сам рассказывал у Лосевых, отказался «от легкости»: он сможет водить кран и одной рукой.
— Стенку тебе несу, прини-май! — басил Пивных, кивая Тане чубатой каштановой головой.
— Принимаю, спасибо-о! — пропела Таня, удивляясь про себя, что в этом обширном пространстве ее небольшой голос дошел до слуха Пивных, — тот ласково засмеялся в ответ.
Отбрасывая от себя большую сквозистую тень, кран остановился над Таниным станком. Залязгали цепи, и тяжелая стальная пластина, одна из стенок корпуса танка, начала плавно опускаться. Руки Тани слегка задрожали, ощутив холодную шероховатость металла, которого она не касалась много дней.
Когда пластину установили на станке, а кран отъехал, Таня сказала:
— Вот смотрите, однорукий человек, а как хорошо кран водит!
Едва залился пронзительной трелью звонок, возвещающий начало смены, как на участке Тани Панковой станки уже работали
— Ни секунды не терять, ни секунды! — негромко и веско напоминала она, зорко просматривая каждый глазок на металле, просверленный на станках своих юнцов. — Петя, о чем ты думаешь? Вот здесь у тебя сверло слишком задержалось, зачем терять время? Виктор, поторапливайся. Разве только одному Чувилеву хочется для фронта в честь Сталинграда сдать больше металла? Ни секунды, ни одного лишнего оборота, товарищи!
Спокойная, расторопная, Таня чувствовала с каждым часом все сильнее, как ее маленький коллектив учится все лучше управлять временем, как, незримо сжатое в ее руке, оно повинуется ей.
Минута в минуту подъехал по ее знаку Пивных, забрал просверленную стенку, принес новую. Таня опять взглядом поблагодарила его за точность и вспомнила о Сергее. Ей представилось, как, томясь и скучая, лежит он в своем изоляторе, как тоскующими глазами смотрит в окно. Она подумала:
«На следующей неделе моя смена будет ночная, успею сходить в библиотеку, набрать ему книг, — вот он будет доволен, мой милый! Пусть принимается за работу».
Ей хотелось подумать еще о том, какие разговоры об этой будущей деятельности могут быть у нее с Сергеем, но мысли ее рассеивались. Неустанное движение общей, огромной жизни, которой дышало все в этом цехе, захватывало ее.
Однорукий Пивных опять подъехал к ней, неся новую стенку. Принимая ее, Татьяна вдруг заметила, что край пластины коснулся ее руки, почти врезаясь в ладонь, потом тяжко-тяжко привалился к плечу.
«Я неловко стою!» — подумала Таня, чувствуя, как холодная тяжесть заставляет ее подгибать колени.
Пивных что-то кричал ей сверху, но она, не слыша и не понимая, растерянно сгибалась все ниже.
— Что вы это… Татьяна Ивановна?! — крикнул над ухом Тани встревоженный голос Пети, и тяжесть металла сразу отошла куда-то в сторону.
Плотный Петя, смешно поднимая толстую, с торчащими волосинками губу, возмущенно продолжал:
— Ведь эта тяжеленная стенка могла вас больно ушибить! И почему вы, Татьяна Ивановна, никого из нас не позвали?
— Да я не заметила, что встала неловко, — смутилась Таня. — Я всегда это делала сама. Зачем просить о том, что могу сама выполнить!
— Вона что! — вдруг обиделся Петя. — Да мы же все вместе соревнуемся. Вы же сами нам говорили: мы сильны, если друг другу помогаем!