Родина

Караваева Анна Александровна

Варвара Сергеевна взглянула на Пластунова и сказала мягко и осторожно:

— С самим собой, Дмитрий Никитич, долго не наговоришься: беседа ищет соседа.

— Беседа у меня, представьте, сегодня была — и не совсем обычная, — сказал Пластунов. — Возвращаюсь, слышу: кто-то причитает… Вижу, бродит по кладбищу женщина лет сорока, лицо симпатичное, умное. То у одного, то у другого холмика постоит, что-то ищет. Я не удержался, спросил, что с ней, не могу ли помочь.

Она ответила: «Могилу ищу, чтобы поплакать, — муж и сын в

бою погибли. Неведомо, где их могилы, так я хоть над чужими могилками горе свое изолью, о жизни моей погибшей поплачу». А я ей отвечаю: «Нет, поплачем мы вдоволь, когда мирная жизнь вернется. Теперь же никак невозможно нам на себя гибель призывать: ваша жизнь, говорю, нам нужна». Она мне опять: «Не могу, не могу, потому что душа во мне падает!» Я ей опять свое. Словом, получился у нас интересный разговор с этой Глафирой Николаевной Лебедевой, — так ее зовут.

— Глафиру Лебедеву я знаю хорошо, — сказала Варвара Сергеевна. — Еще девчонкой ее помню.

— А ведь стоит такую нам к работе привлечь! — подхватил Пластунов, и лицо его приняло то ласково-хитрое выражение, которое всегда говорило Варваре Сергеевне, что он опять кого-то заприметил.

Уже много раз доводилось ей наблюдать, как Пластунов постоянно всматривался в людей, разыскивая в них, как он выражался, «залежи неиспользованной энергии». Он подшучивал, что у него в этом деле «особый изыскательский нюх…» Да ведь и Варвару Сергеевну Пластунов выманил в широкий мир: «Будет вам у косящата окошечка сидеть!» — и вот она председательница комиссии по женским резервам, и уже не одна сотня женщин и девушек, благодаря стараниям комиссии, работает сейчас в цехах, в лабораториях, чертежных Лесогорского завода. Варвара Сергеевна втихомолку гордилась тем, что стала находчивой, смелой в решениях, что не боялась брать на себя ответственность за другого человека.

— Обязательно к Лебедевой схожу, — пообещала Варвара Сергеевна. — Когда человек в горе, душа у него, как уголь под золой: ему кажется, что все в нем угасло, а на деле…

— Вот именно, именно! — опять подхватил Пластунов. — Сейчас, в эту страшную войну, женщина у нас прямо-таки в столпы прошла! Плечи у нее, право, не слабые, она сдюжит так, что дай бог всякому мужчине!

Он засмеялся с довольным видом, а Варвара Сергеевна гордо и смешливо закивала:

— Да, да, с нами теперь не шути!

«Вот бы с такой всю войну прожить!» — пожелал про себя Михаил Васильевич и вступил в общий разговор.

Но жаркой ночью, когда на небе погромыхивал гром, тоска опять подступила к Михаилу Васильевичу.

«Вася, Васенька!» — повторял он про себя, чувствуя, что холод и боль на всю жизнь останутся в нем.

Варвара Сергеевна уже давно спала, а он неотрывно глядел в окно, освещаемое вспышками молний. Тюлевая занавеска белела в окне, на комоде отсвечивало зеркало. Все стояло на своем месте, все было как всегда, только не было в мире их сына.

Михаил Васильевич

тяжко вздохнул и невольно застонал.

— Ты что… Миша? — проснулась Варвара Сергеевна и подняла голову с подушки. — Ты так странно вздохнул…

— Спи… Просто что-то привиделось… Спи.

«Да, надо научиться дышать иначе, чтобы она ничего не заметила!» — подумал Михаил Васильевич, и ему представилась длинная-длинная вереница таких же ночей, с бессонницей и тоской…

Глафира Лебедева встретила Варвару Сергеевну холодно.

— Сядем, что ли… — проронила она, опускаясь на садовую скамью.

Варвара Сергеевна села напротив.

— Дочка моя да свекровь передавали, что вы уже захаживали, да все не заставали меня, — сумрачно продолжала Глафира, смотря в землю. — Меня, и верно, теперь не застанешь… Душа ни к чему не лежит…

Варвара Сергеевна только сочувственно покачала головой и немного спустя произнесла:

— Пришла звать вас, Глафира Николаевна, очень нам новые люди на заводе нужны.

— Что толку меня-то звать?

— Как «что толку»? Для фронта работать.

— Ну… мои на фронте вдосталь поробили, сложили свои головушки! Все, что самого дорогого у меня было, все фронту я отдала…

— У меня тоже три сына на фронте.

— Вам легко… — глухо бросила Лебедева, и злой огонек вспыхнул в ее темных узковатых глазах. — Вам легко: у вас все живы, вы похоронной не получали!

Варвара Сергеевна вздрогнула и побледнела. Изменившимся голосом она укорила Лебедеву:

— Зачем же вы этак по сердцу бьете?

— Я не со зла, — угрюмо спохватилась Глафира. — Только уж лучше бы меня не трогать… Кому я сейчас нужна?

— Нам вы нужны, нам, — твердо поправила Варвара Сергеевна. — Мы новых людей ищем, потому что цехи расширились, задание государственное стало больше. Заводу не какие попало, а хорошие люди нужны. Дорогим человеком для завода будете, с честью военное время проживете, если…

— Да на что мне теперь жизнь? — выкрикнула Лебедева. — Пусть горе до костей меня изгрызет, туда мне и дорога!

— Рано, милая, о могиле мечтать! Горе на груди не пригреешь… да и хорошо ли это — в такое время бестолку умереть?

Варвара Сергеевна поднялась с места и пошла, — она любила оставлять за собой последнее слово.

Она шла зеленой широкой улицей, где еще нерушимо стояли старые лесогорские дома с палисадничками, с шатровыми навесами резных ворот, с заборами, откуда свешивались лохматые ветки боярышника, черемух, кудрявых березок, липок и ягодных зарослей. В жарком воздухе дышали последние соки уходящего лета. В огородах уже копали картошку, снимали с кустов огненно-красные шары помидоров, ребятишки с визгом и хохотом обирали горох. Все эти с детства привычные картины простой домашней жизни теперь проходили перед Варварой Сергеевной как бы освещенными с иной, неожиданной стороны.