Родная сторона
Шрифт:
Настя с родинкой под левым глазом открыла ему дверь и засуетилась по хате: «Филимон, Филимон!» Из комнаты вышел сонный, взлохмаченный Филимон и протянул гостю руку. Но Стойвода не принял руки, поймал очками ту самую лукавинку, которую только что видел во дворе, и сказал: «Прочь!» Потом отдал Товкачу его письма: «Возьми и больше не делай подобных гадостей». Он повернулся к выходу, но Товкач стал умолять надорванным голосом:
— Степан Яковлевич, смилуйтесь! Настя, что же ты стоишь? Быстренько накрывай на стол! Проси, проси!..
— Больше я в этом доме не гость!
Выходя, он заметил на вешалке две шапки. Одна рыжая, цигейковая, — не раз видел ее на Товкаче, другая черная
Товкач накинул на плечи полушубок и выбежал за ворота. Стоял и смотрел, куда повернет Стойвода. Полушубок упал с плеч — Стойвода повернул на Замысловичи… Товкач поднял полушубок, стряхнул с него снег. Из окна выглядывала встревоженная Настя. Мех кожушка почему-то напоминал взлохмаченные волосы ее Филимона. Только смушек был совсем черный, а в волосах у Филимона переливалась седина. Возвращался Филимон в хату хмурый, насупленный. Пес хотел приласкаться к нему, но вместо обычной ласки, которая так дорога всякому псу, Филимон дал ему сапогом в зубы, словно не он, а Идол был виноват в том, что Стойвода больше не будет гостем в его доме.
— Что такое? Куда он поехал? — спросила Настя на пороге.
— В Замысловичи.
— Что еще за беда?
— Старая беда… — простонал Товкач.
Под самыми Замысловичами Стойвода нагнал Товкачеву Василинку. Она работала пионервожатой в школе и спешила, чтоб не опоздать на большую перемену. Одета легко: в шубке, в сапожках-скороходах, из цветастого платка выглядывало румяное, свежее личико. Узнав ее, Стойвода круто осадил коней, сказал:
— Садись, подвезу.
Василинка села в сани и, поигрывая, принялась вспахивать носками сапог придорожный снег.
Заметив это, Стойвода сказал:
— Порвешь сапоги.
— Папа другие купит, — с подчеркнутым пренебрежением ответила Василинка, но все же послушалась и ноги подобрала.
— Василинка, сколько у твоего отца шапок? — словно в шутку спросил Стойвода.
— Одна, рыжая, цигейковая, — не задумываясь, ответила Василинка.
— А я видел две. Значит, у вас кто-то гостит?
— Нет, никого не было, когда я выходила из дому, — впервые в жизни соврала Василинка, очень довольная собой.
Василинка смотрела на вязаные рукавицы Стойводы — где-то она уже видела их. Вспомнила — точнехонько такие у Бурчака. У школы соскочила с саней и торопливо побежала к зеленым воротам, старательно выкрашенным Антоном Планом под цвет зеленой «флоры».
Евгений тоже узнал свои рукавицы, но сделал вид, что не заметил этого. Тогда Стойвода выложил их из кармана на стол и сказал:
— Твои теплее, так я их оставил себе, а свои, парубковские, отдал Громскому.
Он расстегнул пальто, сел. От лысины шел пар, а на носу выступили капельки пота.
— Ну, как вы там, в Несолони? Не замело вас?
— Теперь не заметет. — Стойвода поднялся. — Ты не хочешь проехаться?
Евгений — он только что вернулся с поля, смотрел, не выпрела ли в оттепель озимь, — все же пошел к саням соседа. Стойвода повез Евгения на ферму.
— Покажи мне тех коровок, которые родят мертвых телят.
Евгений чрезвычайно был поражен этим неожиданным вопросом, но все же показал Стойводе коровок.
Все они стояли в ряд и были похожи на телят-однолеток. Отдельно, на отшибе, уткнув головы в полные ясли, помахивали белыми хвостами те, что уже отелились. Но от этого они нисколечко не стали больше похожи на коров. Только сгорбились
— Покажи-ка мне ихний приплод. Телят покажи.
— Нет никаких телят, — объяснил Евгений. — Были недоноски, так мы их на сани — и в лес.
— Без комиссии, без актов, без всякой всячины?
— Все ясно и так.
— Парень, — попятился Стойвода, — ты забываешь, что эти коровки говорить не умеют…
Стойвода интересовался всем, о чем писал Товкач в своих письмах Шайбе. И Зоиной свадьбой, которую справили за колхозный счет, и хатой, которую строит колхоз молодым, и взаимоотношениями Евгения с Оленой Муровой. Для проверки всего этого Товкач требовал «авторитетных комиссий». Он увлекся и, должно быть, совсем забыл, что есть вещи, которые не может проверить ни одна комиссия. Как, скажите, можно проверить интимные отношения Евгения с Оленой, если бы даже такие отношения и были?
Стойвода не объяснил причины своего визита, только посоветовал как можно быстрее поставить телят вместо тех, которые родились выкидышами. Сел в сани, сказал: «Не забывай соседа», — и поехал. За ним курилась снежная дорожка. Поблекшее солнце расчесывало своими лучами черные конские гривы. Евгений смотрел вслед Стойводе и думал, что теперь в его лице имеет сердечного старшего друга, какого ему всю жизнь недоставало. Он вырос без отца…
Тихий, но дающий себя чувствовать мороз иголками колол уши, жег щеки, но Евгений не уходил с крыльца — дожидался Зою, которая улыбалась ему с дороги. Подошла к крыльцу, стала на нижней ступеньке и подняла глаза. Смотрела на него с грустью и любовью, смотрела так, словно после долгой разлуки хотела сказать своим взглядом очень-очень много.
— Ну как твой медовый месяц? — спросил Евгений, не выдержав ее взгляда.
Зоя сняла вязаные варежки с зелеными стрелочками и показала Евгению почерневшие руки — уже и теплая вода с мылом не могла их сделать белыми.
— Нет никакого медового месяца. Готовимся к севу. — Повеяло мастерской, но это было приятнее, чем самые дорогие духи. Зоя оглянулась, сказала: — Пойдем на новоселье. — И сошла с крыльца. Весело поскрипывал снег под ее ногами. Евгений едва успевал за нею.
Над селом тянулись вверх предвечерние шелковые дымы, словно хотели согреть холодную синеву неба. Зоина хата одиноко стояла на отшибе от села, у леса, и тоже дымила красной трубой. В ее чистых окнах отражалось солнце — в пустой хате и в самые большие морозы окна не замерзают. Шли вдоль леса. С сосны на сосну кралась белочка. Заметив людей, она закачалась на большой пушистой ветке, стряхнула снег и помчалась в глубь леса. Вот и стежка, по которой Зоя носила сухостой для новой хаты. Евгений пошел твердо, беспечно, как к себе домой.
В хате пахло краской и смолой. Диковато гудела еще не обожженная печь, в ней потрескивало и шипело, словно что-то живое боролось там с огнем. У глухой стены, под ковриком, на котором нежилась русалка, стояла кровать. На ней спали все Зоины родственники, кого только заставала ночь в Замысловичах. Уже не один раз спал на этой постели и сам хозяин Павел Пороша. Сегодня тут будет спать Зоя — ей в мастерскую с утра, и она пешком из Талаев никак не успеет — надо выйти очень рано. А тут МТС под боком. Всякий, кто знает, где прячется ключ, может заночевать в новой хате, но для этого надо принести из леса сухостоя и натопить печь. Так обживается не одна новая хата, прежде чем наступит настоящее новоселье. Правда, кого прикрутит, тот перебирается сразу, но у кого есть где пожить, тот не спешит, тому непременно хочется переселиться в готовую, сухую, выбеленную и выкрашенную хату.