Родни Стоун (др. изд.)
Шрифт:
Он говорил очень убедительно, и на душе у меня немного полегчало, но я понимал, что дядю такое объяснение мало утешает.
– Очень возможно, что вы правы, Крейвен, - сказал он.
– Я в этом уверен.
– Но это не поможет нам выиграть.
– В том-то и беда, сэр!
– вскричал Белчер.
– Честное слово, я рад бы драться вместо него, хоть бы и одной правой, лишь бы разрешили!
– Во всяком случае, я советовал бы вам пойти на ринг, - заметил Крейвен. Попробуйте оттянуть время, может быть, он еще явится в последнюю минуту.
– Так и сделаю. И заявлю, что не стану при создавшемся
Крейвен пожал плечами.
– Вспомните условия, - сказал он.
– Боюсь, тут выхода нет - либо драться, либо платить. Конечно, можно обратиться к судьям, но им наверняка придется решать не в вашу пользу.
Мы погрузились в унылое молчание, как вдруг Белчер выскочил из-за стола.
– Вот те на!
– крикнул он.
– Слышите?!
– Что такое?
– воскликнули мы все трое разом.
– Ставки! Слушайте!
За окном сквозь разноголосый гомон, сквозь грохот колес прорвался нежданный выкрик:
– Ставлю один против одного на бойца сэра Чарльза!
– Один к одному!
– изумился дядя.
– А вчера ставки были семь против одного не в нашу пользу. Что же это значит?
– Один против одного!
– опять выкрикнул тот же голос.
– Кто-то что-то проведал, - сказал Белчер, - и уж мы-то первые имеем право знать, в чем дело... Идемте, сэр, сейчас дознаемся.
Сельская улица была запружена народом - ведь люди спали по двенадцать, по пятнадцать человек в одной комнате, а сотни приезжих аристократов провели ночь в своих каретах. Теснота всюду была такая, что нам насилу удалось пробиться на крыльцо. Какой-то пьяница свернулся в прихожей и громко храпел, не чувствуя, что людской поток течет мимо, а порою даже прямо поверх него.
– Какие ставки, ребята?
– с порога спросил Белчер.
– Так на так, Джем, - отозвались сразу несколько голосов.
– Прошлый раз, я слыхал, куда больше ставили на Уилсона.
– Верно, да тут явился один такой - ставит супротив Уилсона, да помногу, а за ним и другие потянулись, вот счет и сравнялся.
– А с кого все началось?
– Да вон с него! Вон с того, что пьяный в прихожей валяется! Он сюда прикатил в шесть утра и с тех самых пор пил без передышки, немудрено было и захмелеть.
Белчер наклонился и приподнял тяжелую, бесчувственную голову спящего.
– Никогда его и в глаза не видал, сэр.
– И я тоже, - заметил дядя.
– А я его знаю!
– вскричал я.
– Это Джон Каммингз, хозяин гостиницы в Монаховом дубе. Поверьте, я не ошибаюсь, я его с детства знаю.
– Но что и как он мог пронюхать, черт возьми?
– спросил Крейвен.
– По всей вероятности, ничего он не пронюхал, - возразил дядя.
– Он ставит на нашего Джима не по зрелому размышлению, а спьяну, просто потому, что с ним знаком. Ведь пьяному море по колено, а его пример увлек других.
– Утром-то он приехал ни в одном глазу, - возразил наш хозяин.
– И как приехал, сразу давай ставить на вашего парня, сэр Чарльз. А другие, на него глядя, тоже, вот прежний счет и не удержался.
– Жаль только, что и он сам не удержался на ногах, - заметил дядя. Сделайте милость, принесите мне немного лавандовой воды, - обратился он к хозяину.
– В этой толчее я просто задыхаюсь... Навряд ли
И в самом деле: тщетно я тряс пьяного за плечо и громко звал его по имени, он спал непробудным сном.
– Да, на моей памяти такого еще не бывало, - сказал Беркли Крейвен.
– До боя осталось два часа, а мы даже не знаем, есть ли у нас боец. Надеюсь, вы не слишком много на этом теряете, Треджеллис?
Дядя равнодушно пожал плечами и неподражаемым плавным жестом, который у него никто и не отваживался перенять, взял понюшку табаку.
– Довольно кругленькую сумму, мой друг, - сказал он.
– Но не пора ли нам собираться? После ночной гонки я, мне кажется, несколько effleure36 и хотел бы на полчаса уединиться и привести себя в порядок. Я готов взойти хоть на эшафот, но только не в нечищеных башмаках.
Я слышал однажды, как некий путешественник, возвратясь из диких просторов Америки, уверял, будто краснокожий индеец и английский джентльмен родственные души: оба помешаны на физических упражнениях, а в остальном неприступны и невозмутимы. Его слова вспомнились мне в то утро, когда я наблюдал за дядей, ибо, право же, ни одному осужденному не предстояла казнь более жестокая. Не только его состояние поставлено было на карту. Я понимал, каково будет ему перед лицом огромной толпы, в которой очень многие, доверясь его суждению, рискнули своими деньгами, в последнюю минуту вместо того, чтобы выставить надежного бойца, предложить какое-то жалкое оправдание... Каково это человеку, столь гордому, столь уверенному в себе, которому доныне еще ни разу, ни в каких начинаниях не изменяла удача! Я хорошо его изучил и сейчас по бледности щек, по беспокойной дрожи пальцев видел, что он растерян и не знает, как быть; но сторонний человек, поглядев, как он помахивает кружевным платочком, подносит к глазам лорнет и оправляет пышные манжеты, никогда бы не заподозрил, что этого легкомысленного франта могут терзать какие-то заботы.
Было уже почти девять, когда мы собрались ехать на Холмы и, кроме дядиной коляски, на улице не осталось ни одного экипажа. Накануне вечером они теснились вплотную, колесо к колесу, так что сцеплялись оглоблями, и по пять в ряд заняли всю дорогу от старой церкви вплоть до Кролийского вяза - расстояние не меньше полумили. А сейчас пыльная улица перед нами была пустынна несколько женщин да ребятишек, и все. Мужчин, лошадей, экипажи точно ветром сдуло. Дядя оделся с обычной безупречной тщательностью и натянул свои кучерские перчатки, но перед тем как сесть в коляску, окинул всю эту пустынную дорогу взором, полным и отчаяния и надежды. Я сел позади с Белчером, сэр Беркли Крейвен занял место на козлах рядом с дядей.
От Кроли дорога плавно поднимается на поросшее вереском плоскогорье, раскинувшееся на много миль. По обочинам, а то и напрямик, по рябым от вереска отлогим склонам, тянулись вереницы пешеходов. Усталые, все в пыли, люди едва передвигали ноги, многие брели из самого Лондона и проделали за эту ночь тридцать миль. На перекрестке застыл всадник в причудливом зеленом одеянии, картинно сидевший в седле; пришпорив коня, он поспешил нам навстречу, и я узнал смуглое красивое лицо и дерзкие черные глаза Мендосы.