Родник пробивает камни
Шрифт:
— Как же будем дальше, Корней Карпович?
Брылев протяжно вздохнул. Так вздыхают большие ломовые лошади, когда обоз останавливают, чтобы дать им передохнуть и покормить овсом. Потом он пожал плечами и, засунув руки в карманы пиджака, понуро опустил голову.
— Когда вы начали, Корней Карпович, свою трудовую жизнь?
Брылев ответил не сразу. Он медленно поднял голову, глядя на фотографию Юрия Гагарина, висевшую на стене. Космонавт был снят вместе с известным слесарем завода. Сквозь зубы, как будто ему было больно произносить эти слова,
— Когда вы, Петр Николаевич, были еще октябренком.
Таранов смотрел на отяжелевшую, склоненную голову Брылева, и чем-то тот вдруг показался ему похожим — не внешним сходством, а выражением лица — на царевича Алексея с картины Ге, на которой был изображен момент допроса государем изменника сына, пошедшего против великого дела отца и готовившего против него заговор. «Все как на той картине, — думал Таранов, всматриваясь в лицо и поникшую фигуру старого актера. — Разница в мелочах, в позах: он сидит, а я стою. А там, на картине, наоборот… И с возрастом тоже наоборот. Там, на картине, сидит отец… А я… Ведь я тебе, Корней Карпович, сын… И я могу предложить тебе тут же, в кабинете, сейчас, написать заявление по собственному желанию об уходе с руководства драматическим коллективом и сообщить дирекции твоего театра, что ты не оправдал доверия руководства театра, которое рекомендовало тебя к нам, что ты развалил работу талантливого коллектива, созданного тридцать с лишним лет назад…»
— Корней Карпович, вы помните, какой шумный успех имел в вашей постановке «Платон Кречет»?
— Помню… — И снова болезненный взгляд Брылева остановился на солнечной улыбке Юрия Гагарина.
— А ансеровскую «Легенду о Петре Добрынине»? Не вас ли рабочие завода после премьеры несли на руках до автобусной остановки?
— Было и это… Носили… — Голос Брылева звучал глухо и хрипловато, и Таранову вдруг показалось, что если он и дальше поведет с ним такой разговор, каждое слово которого будет как кувалдой бить по его больным нервам, то старик встанет и скажет: «Хватит мучить!.. Бей сразу!.. Наотмашь, наповал!..»
— Ведь и «Сибирской новеллой» вы здорово громыхнули. На всю Москву. Помните, какая была восторженная пресса на спектакль?
— Было… Все было, Петр Николаевич… Все было, и все уплыло…
Таранов скомкал ненужный лист бумаги и швырнул его в корзину, стоявшую в углу кабинета.
— Нет, не уплыло!.. Не уплыло, Корней Карпович!..
— Что вы предлагаете? — Брылев снизу вверх смотрел на строгое лицо Таранова, на котором смуглый румянец проступил еще резче.
— Единственный и самый верный ход!
— Подскажите.
— Лечиться.
— Пробовал.
— Нет, не пробовали!
— Пробовал. Несколько раз.
— И что же? — Таранов смотрел на Брылева так, словно он сожалел о том, что незаметно для себя вдруг потерял инициативу в разговоре и теперь в роли виноватого царевича оказался он, Таранов, а допрашивающим и правым государем стал Брылев.
— Все это несерьезно… Настоящего лечения в Москве пока нет. — Голос Брылева
— Курите.
Брылев долго набивал трубку, долго раскуривал ее, потом бросил взгляд на широкую спину Таранова, который молча стоял у окна и глядел на территорию завода, и тихо спросил:
— Может быть, пока кончить наш разговор?.. Я вас понял… Вы занятый человек, Петр Николаевич, у вас завод… Мне что, написать заявление об уходе по собственному желанию?
Таранов круто повернулся к Брылеву. Но заговорил не сразу.
— А есть ли он, тот настоящий доктор, который может вас вылечить?
— Есть.
Не ждал такого решительного ответа Таранов. Уж слишком дерзкой показалась шутка Брылева, который был кругом виноват и еще осмеливался продолжать разговор таким тоном.
— Где же он живет, этот ваш великий доктор? — с явной насмешкой спросил Таранов.
— Он живет в Челябинске… — И Брылев назвал фамилию, имя и отчество доктора.
Таранов сел за стол, сделал какую-то заметку в календаре. Словно между прочим, бродя взглядом по столу, дальнозоркий Брылев прочитал, что он записал фамилию, имя и отчество доктора.
— Расскажите мне об этом докторе.
Брылев начал неторопливо рассказ о докторе, который делает чудеса, к которому едут безнадежно больные люди, страдающие хроническим алкоголизмом, едут соотечественники и люди из буржуазных и демократических стран, едут молодые и старые, самые рядовые, простые люди и очень знатные и даже знаменитые особы.
— И всех вылечивает?
— Почти всех. Не поддаются единицы из ста, но это те, кто нарушает после лечения режим. Они, как правило, погибают.
— Лично я первый раз слышу об этом докторе.
— Его затирает официальная медицина. Он практик. Без докторских степеней и высоких званий. А они, академики медицины, не могут научно, теоретически, объяснить его систему и поэтому плюют на его статистику, на спасительные результаты его метода лечения. Более того — считают этого доктора шарлатаном.
— Что же мешает вам, Корней Карпович, поехать к этому знаменитому доктору?
— У него огромная очередь. Не пробьешься. Писал я ему, но… не получилось. Могу поехать только тогда, когда труппа театра уходит в отпуск. А у него в это время всегда большой наплыв.
— А еще какие трудности на вашем пути в Челябинск? — Таранов снова что-то записал в настольном календаре.
— Ну, и… — Брылев замялся, словно стыдясь произнести то, что его могло унизить.
— Что же вы запнулись, Корней Карпович? Раз уж начали разговор по душам, так давайте по душам, до конца.
— Никак не выиграю по лотерейному билету мотоцикл или «Запорожец», чтобы вместо них взять деньги.
— Понятно… А долго протекает этот курс лечения? Месяц? Два? Три?..
— Всего два дня. День на подготовку, анализы, лекция доктора, потом медицинский сеанс и… приведение в норму.