Родник
Шрифт:
Глухо и страшно гудела от взрывов земля. Вспыхивали зажигалки, заливая окрестность неверным мерцающим светом. Мне казалось, что настает мой смертный час.
Но и тогда не вспомнил я о роднике. Тот родник находился не в Токио, а в далекой префектуре Кумамото, на окраине городка Яцусиро, который в ту пору был еще поселком. Поскольку я вообще никогда не вспоминал о Яцусиро, то и во время воздушного налета едва ли должен был о нем вспомнить.
В Яцусиро мне довелось жить до четвертого класса тогдашней средней школы. По окончании четвертого класса я перешел в другую школу, в городе Кумамото. Произошло это из-за смерти отца, который все последние годы работал в Яцусиро, в конторе цементного завода. Отец был родом из той же префектуры, только из другого, северного уезда Сикамото.
В период жизни моей в Кумамото я тоже ни разу не вспомнил о роднике. Впоследствии, окончив среднюю школу в Кумамото, я отправился в Токио с целью поступить в техническое училище. В училище благополучно поступил, но после учебы в Кумамото уже не вернулся – так и осел в Токио.
В те годы я несколько раз менял место жительства, но при этом не забывал время от времени навещать Кумамото и деревню Ямамото. Чтобы добраться на поезде из Токио до Кумамото, требовалось тогда двадцать три часа. В Кумамото жила моя мачеха, которая после смерти матушки растила меня как родного, а в Ямамото находились могилы отца и старших братьев. Но и в те краткие наезды ни разу не вспомнил я о роднике.
Мысли мои стали возвращаться к роднику по мере того, как один за другим начали умирать соседи.
Первый покойник появился не в доме Суэнага, а в семействе Токита, что обитало в соседнем доме. Умер сам Токита, молодой мужчина в полном расцвете сил. Тем не менее все приняли его смерть как должное. Он скончался в ноябре 1945 года, вскоре после окончания войны.
II
Наш домишко состоял из двух комнат площадью в шесть и четыре с половиной татами. Вдоль переулка выстроились шесть стандартных домиков – все точь-в-точь как наш. Токита был рабочим на заводе. Я спрашивал, на каком именно, но забыл. Во всяком случае, он был кадровым рабочим, а не мобилизованным. Я же до мобилизации на трудовой фронт числился внештатным редактором в одном маленьком издательстве. Крепким здоровьем и богатырским телосложением я никогда не отличался, но на заводе копать противовоздушную щель заставляли всех, тут уж ничего нельзя было поделать. О строительстве же укрытия у себя дома я и не помышлял. Считал, что для такого предприятия у меня не хватит ни душевных, ни физических сил.
Хироко, может быть оттого, что проводила все дни дома, больше меня знала про убежище, которое соорудил себе Суэнага. Однажды она сказала:
– Изнутри у них все стены забетонированы. Места там много, а их-то всего трое – сам Суэнага, жена да ребенок. Куда им одним-то! Может, смилостивятся, пустят и нас, а?
– Не для того они строили убежище, чтобы нас туда пускать, – возразил я. – У них небось ценного имущества полным-полно. К тому же в доме есть еще служанка, да и за ребенком присматривает няня.
– А как же мы? Ты только вспомни, что было при налете! Жалко ведь, если все сгорит. Одного кимоно и то жалко!
Действительно, во время недавней бомбежки запылали несколько домов в квартале. Искры падали и на наш дом. Развалины сгоревших зданий дымились еще трое суток.
Домики наши стояли по два в ряд. Точнее, друг за другом выстроились три пятистенка, разделенных на две половины каждый. Между пятистенками шли узенькие проулки. У каждого домика имелись палисадник и ворота.
Таким образом, вполне естественно было предположить, что пожар от одного дома сразу же перекинется на все остальные. Возможно, Суэнага и выстроил свое укрытие (впрочем, его следует называть не укрытием, а настоящим бомбоубежищем) из опасения, что в один прекрасный день наши ветхие жилища разом вспыхнут рядом с его домом. И вот однажды, когда я вернулся с завода, Хироко встретила меня сообщением:
– У Токита уже копают щель. Посмотри сам, когда пойдешь в баню.
– Значит, роет все-таки Токита? Ну что ж, он ведь в наших шести домах, почитай, самый молодой. Может, и выкопает, если захочет. Только где же он нашел место для щели?
Вдоль наших пятистенков
В тот вечер, отправившись в баню, я и впрямь увидел возле дома Токита довольно глубокую канаву.
Дней пять спустя у меня был выходной. Поздно позавтракав, я решил прогуляться в букинистический магазин у вокзала. Хотя все издания строго контролировались цензурой, да и печаталось литературы немного, мне порой удавалось откопать у букиниста интересную книжку. Выйдя за ворота, я услышал характерный звук – где-то рядом копали землю. «Все долбит свою щель!» – подумал я. Неизвестно было, что собирается делать Токита с выкопанной землей, но под навесом у него во дворе виднелись аккуратно сложенные в несколько слоев доски. Вероятно, он собирался сделать накат над убежищем. Щель почти вплотную примыкала к живой изгороди вокруг особняка Суэнага. Я заглянул внутрь. В этот момент Токита поднял голову и заметил меня. Щеки у него обросли щетиной, глаза сверкали лихорадочным блеском. Под его взглядом я невольно отпрянул и втянул голову. Про себя я отметил, что щель заметно углубилась. У нас на заводе выходной рабочим полагался два раза в месяц. Интересно, сколько выходных было у Токита? Наверное, он взял отгул, чтобы копать без помех.
Прочие соседи, которых пример Токита, должно быть, задел за живое, тоже принялись копать. Те, у кого рядом с домом совсем не было места, рыли поодаль на пустыре. Я тоже не смог усидеть и взялся копать вместе со всеми. Обращаться за помощью было не к кому – оставалось рассчитывать только на собственные силы. Хироко у меня была слабогрудой и для земляных работ, естественно, не годилась.
Авиационный завод, на котором я работал, находился в районе Нисиогикубо. При налетах иногда отключалось электричество, и нас отпускали по домам раньше, чем обычно. Идти, разумеется, приходилось пешком. Во время этих импровизированных отгулов я и копал свою щель. Сама по себе работа лопатой была непосильной нагрузкой для моей поясницы, но хуже всего обстояло дело с подъемом земли наверх. По сравнению со щелью Токита моя канавка выглядела настолько убого, что Хироко скрепя сердце посоветовала мне бросить это дело. В конце концов я решил, что хватит.
Как-то раз, когда Хироко подавала мне бог весть откуда добытую доску, из усадьбы Суэнага через заднюю калитку вышел человек. При виде наших стараний он пробормотал себе под нос: «Ужас просто, а не убежище!» Тот человек захаживал к Суэнага и раньше, я знал его в лицо. Впрочем, что бы ни говорили о моей щели, больше я с ней асе равно ничего делать не собирался.
Спустя две недели произошло совершенно неожиданное событие, хотя я-то еще с тех времен, когда был внештатным редактором в издательстве, давно ожидал, что меня либо мобилизуют на трудовые работы, либо пошлют на фронт.
Совершенно неожиданное событие, о котором идет речь, было связано с вмешательством тайной полиции. В те годы левое движение было объявлено вне закона, а на выпуск и продажу книг, имеющих отношение к левым организациям, наложен запрет. Все подозрительные подвергались обыскам и арестам. Меня тоже арестовали по доносу кого-то из наших заводских «мобилей». Вполне понятно, что я, в ту пору почти сорокалетний мужчина, с моими взглядами и привычками мог прийтись не по вкусу работавшим рядом со мной парням, которые были лет на десять, а то и на двадцать моложе. Случилось это незадолго до конца войны, и несколько месяцев мне пришлось провести в полицейском участке, в камере предварительного заключения. Как сейчас помню, что посадили меня за решетку двенадцатого апреля. Там же я находился и во время страшной майской бомбежки, о которой упоминалось выше. Должно быть, в тот вечер Хироко, находившаяся на другом конце города в квартале Нагасаки, глядя на небо, пламеневшее от пожаров, мысленно уже прощалась со мной. Двумя днями раньше она приходила ко мне на свидание, но после налета в течение пяти дней все свидания были запрещены. На шестой день, когда мы наконец встретились с Хироко в комнате для свидании, я выглянул в окно и увидел вокруг мертвое пепелище.