Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию
Шрифт:
— Мамочка, ну не надо так высокопарно! Мне жалко Ленку, конечно, ей тяжело… Но в конце концов от этого не умирают.
— Ну, поставь себе в заслугу, что ты не убил. Ты не зарезал, не задушил… Но ты всё равно убийца! Дважды. Ты убил счастье Лены и мою веру в тебя.
— Мама, как ты можешь?!
— У меня был сын… Ну, пусть легкомысленный, недоучившийся, неустроенный… Но ты не делал подлостей! Я считала тебя честным, порядочным человеком…
— Теперь не считаешь?
— Нет, если ты мог сделать такое… Ты думал, я, как всегда, пойму, примирюсь и прощу? Буду защищать перед другими? Я заслонила
Варя вскочила и, дернув Димку за руку, заставила его встать:
— Иди! И скажи всем. Посмотри им в глаза…
Она распахнула дверь и вытолкнула Димку почти на середину комнаты. Все изумленно уставились на них.
— В чём дело? — спросил Шевелев. — Что случилось?
— Пусть сам рассказывает, — сказала Варя и изнеможенно прислонилась к косяку.
От них Димка пощады не ждал. С него сразу слетели смирение и растерзанность. Он засунул большие пальцы в карманы джинсов и с вызовом оглядел сидящих за столом отца, тетю Зину и Устюгова.
— Для кворума не хватает братца с супругой… Ничего, вы справитесь сами, — сказал он. — Я пришел, чтобы рассказать банальную историю: он любил её, потом разлюбил и полюбил другую… Конкретно: я оставил Лену и ушел к другой женщине. Подробности опускаю как несущественные. Мама жаждет всеобщего суда надо мной. Вот он я, судите. Приговор мне известен заранее… — криво усмехнувшись, Димка сел на стул верхом и ухватился за спинку.
— Ты что, пьяный? — спросил Шевелев. — Что это за дурацкий балаган?
— Я трезвый. Повторяю: я оставил Лену.
— Ты развелся с Леной? — ужаснулась тетя Зина.
— Ещё нет. Но разведусь. Я разлюбил её и полюбил другую женщину.
— Опять? Это уже растленность какая-то!
— Да, да, тетя Зина! Вы забыли сообщить, что это безнравственно и аморально!..
— Да, безнравственно и аморально! А ты не только не стыдишься своего позора, а ещё бравируешь?
— Я не бравирую. Я только говорю правду. Вы у нас самая большая специалистка по морали. Так вот, по-вашему, соединиться с любимой женщиной — безнравственно и аморально. А остаться с нелюбимой женщиной, спать с ней, делать вид, что ничего не случилось, — это морально? Всё время притворяться, врать ежедневно, ежечасно — это нравственно? Достойно похвалы и восхищения? Да это в сто раз хуже! И что в результате: три несчастных человека, которые неизвестно зачем мучают друг друга…
— А так всего один, — сказал Шевелев. — Удобная арифметика.
— Да! Всего один. Это лучше, чем трое несчастных.
— Бедная птаха! — негромко сказал Устюгов.
— Тебе двадцать восемь лет, ты не мальчик, а мужчина! — воскликнула тетя Зина. — Должны же быть у тебя какие-то принципы, устои!
— У меня один принцип — правда. Не надо врать. Вот и всё.
— Ну да, — сказал Шевелев, — сначала ты поднес свою правду Соне. Теперь Лене. Завтра поднесешь этой новой?.. — Димка молчал. — А если она тебе поднесет такую же правду?
Димка еле заметно повел плечами:
— Значит, мне будет плохо…
— Тебе ещё будет… Но Лене уже сейчас плохо, — негодовала тетя Зина. — Ты о ней подумал? Ты женился — значит, взял на себя ответственность за её судьбу. А ты её искалечил,
— Ум тут не поможет, — сказал Устюгов, — им управляют гениталии, а не разум.
Варя, стараясь не привлечь к себе внимания, ушла в кухню. Шевелев проводил её встревоженным взглядом.
— А почему, собственно, такой хипеж вокруг моих личных дел? — спросил Димка. — Я что, первый или последний? Мало у нас разводятся? Или другим можно, а мне нельзя?
— Мы не можем отвечать за других, — сказала Зина. — А ты член нашей семьи!
— И семья будет решать, кого мне любить?
— Люби кого хочешь. Но люби! А что это за любовь — сегодня одна, завтра другая, послезавтра третья… Ты женился, значит, взял на себя моральную ответственность. Ты же глава семьи, мужчина!
— Он просто бабник, а не мужчина. Это совсем не одно и то же, — сказал Шевелев и поспешно прошел в кухню.
Варя сидела, откинувшись на спинку стула, лицо её было бледно.
— Что с тобой? Снова худо?
— Ничего, сейчас пройдет, — с трудом ответила Варя, попыталась подняться и не смогла.
Шевелев, как ребенка, взял её на руки и понес в комнату. Господи! Как же она исхудала, если так легко её нести! И как давно уже он не носил её на руках… Но эти мысли тут же погасил страх за неё.
Зина и Устюгов вскочили.
— Матвей, — сказал Шевелев, — у соседей этажом ниже телефон. Вызови «Скорую». Попроси стэбовскую бригаду. Варя у них на учёте…
Устюгов выбежал. Зина достала подушку. Шевелев осторожно опустил Варю на тахту. Выпрямившись, он увидел Димку. Прижимаясь к стене, тот испуганно смотрел на мать.
— Уйди с глаз долой, обормот, — сквозь зубы сказал Шевелев.
Не сводя с матери глаз, Димка попятился к двери.
— Может, нитроглицерин? — спросила Зина.
— Не надо, я уже приняла, отлежусь, всё пройдет, — сказала Варя и закрыла глаза.
Устюгов вернулся.
— Машина выезжает, — сказал он, остановившись в прихожей. — Как Варя? — Шевелев пожал плечами. — Я посижу на кухне — может, надо будет в аптеку или еще что-нибудь…
Бригада приехала. Двое молодых, необычайно долговязых ребят внесли большой ящик и ящик поменьше. По сравнению с фельдшерами-акселератами пожилой врач казался маленьким и невзрачным. Он проверил пульс, прослушал сердце, измерил давление.
— Эуфиллин, строфантин, димедрол, — сказал врач фельдшеру-лаборанту.
Тот открыл большой ящик, достал стерилизатор со шприцами. Напоминающий актера Тараторкина, даже с таким же кадыком, как у того, фельдшер-техник быстро и ловко опутал Варю разноцветными проводочками, на щиколотках и запястьях защелкнул резиновые манжеты, включил маленький ящик — кардиограф. Тот тихонько зажужжал, из него поползла узкая ленточка кардиограммы. Так же быстро и ловко фельдшер снял проводочки, и тогда лаборант, который уже набрал в большой шприц все медикаменты, ввел иглу в вену. За это время врач успел просмотреть бланки исследований, которые оставили предшествующие бригады, потом углубился в новую кардиограмму. Заполнив бланк, врач подошел к Варе, снова проверил пульс: