Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию
Шрифт:
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо. Теперь совсем хорошо. Спасибо, доктор, — сказала Варя.
— Вот и прекрасно, — сказал врач и снова сел за стол.
— Можно нести в машину? — спросил фельдшер у ящика с медикаментами.
— Закрыть можно. Уносить подождем.
Они сидели с полчаса. Врач ещё раз проверил пульс у Вари.
— Ну вот, теперь получше, — сказал он. — Поправляйтесь. Всего хорошего.
Фельдшера унесли свои ящики. Врач задержался в прихожей.
— Пока ничего страшного не произошло, — сказал он Шевелеву. — Больной следует полежать несколько дней. Сердечко у неё слабенькое. И никаких эмоций. Ни отрицательных, ни положительных.
— Положительные тоже опасны? — усмехнулся Шевелев.
Слова врача успокоили
— Опасны, — подтвердил он. — У моего пациента приняли сына в институт. От радости у него произошел обширный инфаркт.
— Положительные нам не угрожают, — сказал Шевелев. — Вопрос в том, как уберечь от отрицательных?
— Постарайтесь. А как — не знаю. Тут я не советчик.
Шевелев снова взял Варю на руки. Зина постелила постель.
— Ты иди, — сказала она, — я посижу.
Шевелев ушел на кухню, прикрыв за собой дверь. Ссутулившийся Устюгов смотрел в стол, услышав шаги, поднял голову.
— Обошлось, отходили, — сказал Шевелев. — Врач говорит — берегите от эмоций. А как? — Устюгов развел руками. — С такими детками убережешь… Черт его знает, откуда это идёт? Вот вырос сынок — дубина под потолок, завел дворницкую бороду, родил сына. А сам остался мальчишкой. И что он, один такой?
— М-да, — ухмыльнулся Устюгов. — Болезнь у нас довольно распространенная. Для неё придумали научное название — инфантилизм. По-русски — детскость. Детскость мышления и детскость поведения. Уже давно в печати раздаются вопли и размазываются сопли — обабившиеся мужчины, «где вы, мушкетеры?» — и так далее.
— Я не очень за этим слежу.
— А я слежу. Любопытная складывается картина. Раньше дети вырастали и становились взрослыми. Теперь они вырастают, обзаводятся детьми, лысеют, отращивают бороды или хотя бы усы, а сами остаются инфантильными. Появились даже повести и романы, где всякая подлость и негодяйство героев объясняется их инфантильностью. Люди, которые видят корень зла в пресловутом инфантилизме, обнаруживают собственную интеллектуальную и социальную инфантильность.
— По-твоему, такой болезни нет?
— Нет. Бороться с инфантилизмом — значит лечить симптомы болезни, а не самое болезнь, что, как известно, занятие для дураков.
— В чём же болезнь?
— В безответственности! А у нас она прививается с младых ногтей. Подрос пацаненок — его в детсадик. Там для него всё приготовлено и расписано. Все его обязанности — есть, садиться на горшок, спать и играть. По команде. Два притопа, три прихлопа.
— Так ведь это необходимо — родители работают.
— К сожалению. Мы не одиноки — во всём так называемом цивилизованном мире то же самое… Подрос пацан — отвели в школу. Ну, там и вовсе каждый шаг расписан и предписан. Что пацану говорить и даже думать, решают учительница и вожатая. И так далее. В результате вырастают…
— Илоты?
— Ну, зачем такие страшные слова?! Не илоты, а исполнители. Это не исключает ни трудолюбия, ни даже энтузиазма. Они усердно исполняют то, чему их обучили и что им поручили. Вот только за это и отвечают. И то не всегда… Отвечать за все остальное, решать всё остальное их не учили, а сами они не научились. Только когда облысеют, уйдут на пенсию, вот тут они сами решают — забивать «козла» или нет?.. Так вот, дорогой мой Михайла, пресловутый инфантилизм при сколько-нибудь серьезном рассмотрении на самом деле оказывается прививаемой с детства, насаждаемой безответственностью. И главная причина этого в том, что мы слишком уверовали в магическую силу слов. Воспитание у нас стало словесным. Люди думают, что если над человеком часто и много говорить, давать хорошие советы и призывать, то человек непременно станет хорошим. Инфляция слов неизбежно влечет за собой девальвацию идей. Обесцененные слова превращаются в тот самый горох, который отскакивает от стенки, то есть от воспитуемого…
— Ты, брат, зарапортовался: бессловесное воспитание тоже невозможно.
— Я к нему не призываю…
— А как бороться с безответственностью, когда она уже образовалась?
— Не замалчивать её, а говорить во весь голос. И во всех случаях. Чтобы новые поколения видели всю опасность безответственности для всех и каждого. Новое поколение отметает заблуждения и ошибки предшествующих… Правда, оно насаждает новые заблуждения и совершает новые ошибки, но и они, в свою очередь, конечны.
— Утешил! Димка-то у меня не в будущих поколениях, а сейчас.
— Я не собирался тебя утешать. Утешения нужны слабым. Это всего лишь способ отвлечь от трудного и сложного. Сильным нужно понимание.
— Вот я и хочу понять, почему Димка стал распутным.
— Ты ищешь однозначного ответа, а его нет. Если человек вырос в убеждении, что мир создан для него и вращается вокруг его особы с единственной целью доставлять ему удовольствие, и если к этому добавить обычно невысокий уровень культуры у таких людей и падение культуры чувства, то…
— Что ещё за культуру ты придумал?
— Придумал не я, а человечество… С того времени, как наш пра-предок, размозжив голову сопернику, за волосы втаскивал избранницу в свою пещеру, прошли десятки тысяч лет. Все эти тысячелетия человек не только умнел и учился делать вещи, он инстинкт продолжения рода обращал в чувство любви, лелеял и развивал культуру этого чувства. И достиг в том высочайшей человечности. Он укротил дикий и грубый акт детопроизводства, облагородил его и путь к нему украсил так, что он превратился в дорогу счастья. Конечно, физическая близость сохранила свое значение, но чувство стало настолько могущественным, что иногда, и не имея физического завершения, оно так преображает человека, что он оказывается способным на самые высокие взлеты духа и поступки, потрясающие других своим благородством и красотой. Примеров, я думаю, приводить не надо. История и литература полны ими.
Шевелев согласно покивал.
— Вернёмся к теме… «Сколько веков поют влюбленные своим избранницам…» Но поют по-разному. У каждого своя песня. Какая ни на есть, но непременно своя! А как только её одалживают у других, насущный хлеб любви подменяется муляжом… Хорошо, если я ошибаюсь, но мне кажется, у многих, во всяком случае у некоторых, теперь эту песню исполняют электронно-механические устройства. Влюбленные молчат, за них говорят транзисторы, магнитофоны и проигрыватели. А если всё уже сказано, то, не тратя лишних слов, можно переходить к делу… Сладостная судорога близости становится всё доступнее и происходит всё с меньшими душевными затратами. Или вообще без них. Как у кур и петухов. Им просто нечего тратить. Они не понимают, что любить означает не брать, а отдавать другому всё лучшее в тебе, а не только тело. Когда отсутствует культура чувства, любовь отделяется от акта соития. Духовная нищета партнеров делает не так уж важным, кто партнер, — сегодня может быть один, завтра другой… Человечество судорожно мечется в поисках самого себя и своего будущего, а они озабочены сменой партнеров… На могучем потоке жизни, как ни глубок он, всегда поверху плавает и пена, и бытовой сор… Нет, я не причисляю к нему Димку. Пока, во всяком случае. Ты считаешь его распутным. Я так не думаю. У него нет царя в голове и отсутствует культура чувства. Влюбляясь, а вернее, увлекаясь, он каждый раз совершенно искренне убежден, что вот это и есть большое, настоящее, на всю жизнь. Потом оказывается, что этого чувства «на всю жизнь» хватило только до угла. И он начинает сначала…