Родом из Сибири
Шрифт:
Его ученики часто приходят на Новодевичье кладбище почтить память учителя, кладут цветы. На гостинице «Украина», где жили Герасимов и Макарова, есть памятная доска, и моя Наташа была на ее открытии.
Сергей Аполлинариевич и Тамара Федоровна знали о том, что я очень рано потеряла своего отца. Даже хотели меня усыновить – наверное, моя фамилия покоя не давала. Кажется, у них было серьезное намерение, но помешало мое замужество. Все равно я всегда считала их самыми близкими и родными людьми. Когда появилась Наташка, они первые пришли с поздравлениями. Помню, я дала дочь на руки Сергею Аполлинариевичу, и Натка крепко схватилась за его Звезду Героя. А Герасимов на это: «Ну и хватка!»
Потом
Когда появился мой внук Ванечка, Сергей Аполлинариевич приходил к нам домой и, увидев, что ребенок плавает в ванне один – а Ваню выучили плавать раньше, чем ходить, – вместо серьезной лекции на студии Горького сказал: «Да все это ерунда, а вот у Наташки младенец в ванне плавает – вот это да!»
Мы были не просто педагоги и ученики, а как единая семья. Но, конечно, такие теплые, самые близкие отношения сложились у нас не сразу.
Ностальгия
15 июля 1944 года. Москва
…Все экзамены сдала. А экспедиция так задерживается, что я хочу отказаться. На дрова никто не посылает. Вызова не надо. Так что, может быть, двадцать пятого буду дома!!!..
Тоску по дому в первые студенческие годы я могу сравнить только с тем, что испытала через много лет, в 1956 году, совсем в другой жизни…
Не было прямого самолета, и, чтобы не опоздать на открытие кинофестиваля в Дамаске, наша маленькая делегация вылетала в Амстердам! В Амстердаме нас усадили в автобус и повезли в отель. Утром летим снова. Посадка в Вене. Затем Стамбул. В сувенирных киосках появились шлепанцы с задранными носами, восточные безделушки. Уже совсем стемнело, когда подлетали к Бейруту. А нам еще в Дамаск.
Я нигде никогда так полно не ощущала южную ночь, как в аэропорту Бейрута. Только спускаешься с трапа, как тебя охватывает, буквально охватывает, пропитанная близким теплым морем и пряными запахами цветущих деревьев густая южная ночь. Но уже через полчаса самолет французской компании «Эйр Франс» поднял нас над сверкающим огнями Бейрутом.
Я не знаю города более шумного, чем Дамаск. Все гремит, звенит, шумит. Наблюдала я такую сцену: по одной из центральных улиц шагал ослик, на ослике – человек в тюрбане. За ними плавно двигался огромный современный комфортабельный автобус. Шофер не снимал руки с клаксона, раздавалось резкое непрерывное гудение. Но ни осел, ни человек на осле не реагировали. Ослик помахивал хвостиком, медленно переступал ножками, за ним так же медленно плыл автобус, не переставая сигналить ни на одну секунду.
Через неделю из Дамаска в Бейрут нам предложили добираться машиной. Нас это обрадовало. Из машины еще что-то увидишь. В середине пути я обратила внимание на бежевато-коричневые мелкие волны твердого не сыпучего песка, изредка поросшего мелким колючим кустарником с редкими обломками скал. Краски пейзажа, его очертания и краски неба я, несомненно, видела раньше. Конечно, это была живопись. Библейские сюжеты. Я узнала эту полупустыню, знакомую по полотнам великих художников.
На границе между Сирией и Ливаном, пока оформлялись документы, начальник пограничного пункта, когда узнал, что едут две русские актрисы, вышел к нам и пригласил на чашечку кофе.
Еще через неделю летим в Каир. Египет. Нил. Пальмы. Нет, здесь все иное. И все бесконечно интересно. От одежды феллахов, поднимающих паруса на Ниле, до пирамид с их царственными захоронениями. Нас поселили в отеле «Семирамиз». Отель
Неделя советского фильма шла полным ходом, с выступлениями, встречами, приемами. Приемы давались очень пышные.
Наш вылет домой был назначен на 6 часов утра. Пора, уже месяц как мы путешествуем по странам арабского Востока. Впечатлений много, разнообразных. Но уже очень хотелось домой, сказывалась и просто усталость.
Вечер накануне вылета был свободен, мы укладывали вещи, решили пораньше лечь спать. Первую болевую атаку я почувствовала часов в 11 вечера. Приступ был сильный. Вызвали врача из советской колонии, сделали укол, боль утихла. Но в 3 часа ночи боль настолько усилилась, что приехавший врач сказал самое для меня страшное: надо госпитализировать, так как выпустить в таком состоянии он меня не может. Я твердила свое, что лететь только пять часов – и я дома, в Москве, но он и слышать не хотел, сказал: «Вы можете не долететь». Опасался болевого шока. На короткие мгновения я все-таки теряла сознание, но тут же приходила в себя и твердила, что хочу домой. Помню, как у Ляли тряслись руки, когда она застегивала на мне пальто, как командовал кто-то: положите зубную щетку, халат, пижаму. Вещи отвезти к нашему представителю «Экспорт-фильма». Значит все, не выпускают, для меня это было самым страшным. Вот Ляля и Сергей Сергеевич улетят, а я останусь здесь. Кто-то сказал, что надо меня вынести на руках, я не позволила, сказала, что дойду сама до машины. С двух сторон поддерживали, но и по дороге к лифту я, видно, тоже теряла сознание. Помню, что справа, когда входили в лифт, была рука в пиджаке Сергея Сергеевича, а потом вдруг – пышный, роскошный рукав служителя отеля, а когда они поменялись – не помню. Боль нарастала. На улице свежо. Ранним ноябрьским утром в Каире прохладно. Едем в госпиталь.
Красивое здание в саду. Пальмы. Опять ничего не помню. Очнулась уже в кровати. Большое окно и балконная дверь выходят в сад. Подошла сестра, я прошу сделать укол. Она очень ласково говорит, что нельзя, надо дождаться доктора, но он приходит в девять часов утра. Мне кажется, что я не доживу. Внутри все горит. Наконец сестра не выдержала и, рискуя навлечь на себя неприятности, сделала мне укол пантопона или морфия, не знаю что, но боль начала утихать. За окном в утренних сумерках вырисовывался изящный силуэт пальмы. Я закрыла глаза.
…Если пойти дальше, где уже нет золотого промысла, вдоль реки в поросших лесом берегах можно найти много ям. Некоторые из них прикрыты ветками, и похожи они на примитивные капканы для зверей, сделанные нашими предками.
Это золотоносные ямы. И каждый хозяин знает, где ее начинать. Это как бывают грибные места. И брать песчаную землю в таких ямах считается неэтичным, что-то вроде воровства. Но открытые ямы дают возможность набрать в тазик земли, в надежде, что не зря же здесь рыли яму и золото здесь должно быть, хоть яму и не прячут. Берешь немного песка, подходишь к реке с прозрачной водой, переходящей в черную глубину у противоположного берега, где прямо из воды стеной встает скала. Но сейчас не до нее. Нужно, зачерпнув воды, поболтать тазиком, чтобы смешался слой песка с водой, и осторожно слить, затем снова и снова, пока не отмоются на дне черные крупинки шлиха, а уж потом еще осторожней зачерпнуть чуть-чуть воды и посмотреть, покачивая тазик, не блеснет ли. Конечно, не все золото, что блестит, но когда знаешь, откуда землю брал, то и блеск-то особый, убедительный. Желтоватая песчинка, а иногда и крупинка, блеснет неярко среди черного шлиха. Очень осторожно переносишь ее в стаканчик с водой и смотришь. На дне уже несколько песчинок… Сколько мне тогда было? Лет семь…