Родом из Сибири
Шрифт:
Подняла я стаканчик, чтобы на просвет посмотреть на свои песчинки, и замерла: напротив меня скала, выступавшая из воды, уходила прямо за низко бегущие облака, но посредине совершенно голой и отвесной скалы росла сосна. Да такая красивая и такая печально одинокая, что потом всю жизнь, если даже просто произносится имя Лермонтова или я вижу томик его произведений, я вспоминаю, как стоит одиноко на голой вершине сосна.
Может быть, она и сейчас там стоит? Так высоко над прозрачной водой, над золотоносной землей? И мечтает о прекрасной пальме? А я смотрю на вырисовывающийся силуэт пальмы и плачу, нет, не от боли, а от тоски по дому, по нашей жизни, которая мчится так быстро, по чему-то прекрасному, что бывает, наверное, только в детстве, по чистоте той воды и гордому оди ночеству той сосны,
Когда пришел главный врач клиники, боли я не чувствовала совсем. Видно, сильный был наркотик. Пришли наши из посольства и наш русский доктор. Надо было установить, что же случилось. Оказалась инфекция. Анализ крови такой, что необходимы срочные меры. Моментально – антибиотики, хлорис тый кальций и т. д. А Ляля и Сергей Сергеевич еще не вылетели. Сидели в аэропорту и ждали самолет. Стало легче, все-таки я еще не одна. Да одна я и не была. В госпиталь пришло много наших. Наши! За границей это чувствуется особенно. Да еще когда ты попал в беду.
Но надо быть справедливой. В этом отличном госпитале все относились ко мне как нельзя лучше. От главного врача до простого санитара. Обслуживающий персонал был интернациональным. Была там одна сестра-немка, вводила в вену хлористый кальций. Процедура не из приятных, но я всегда ждала ее прихода. Сам ее облик, мягкий, домашний, действовал на меня успокаивающе. Работала она четко и уверенно. Я любила наблюдать за ней; мне кажется, у такой сестры больной не может не выздороветь. И, судя по анализам, выздоровление шло быстро. Но меня не выпустили ни на другой день, ни на следующий. Даже вставать не разрешали. Между тем в газетах сообщили, что из-за неожиданного заболевания я не вылетела на Родину, и написали, в каком госпитале я нахожусь. Тут начались визиты. Приходили актрисы. Были Мадиха Юсри и Любна. Были представители тех организаций, которые нас принимали. Присылали корзины цветов, увитые лентами и блестками. Или приходил санитар, улыбался белозубым ртом и приносил мою фотографию для автографа от кого-то из больных, находящихся здесь же. А однажды ко мне пришла гостья в халатике. Больная, перенесшая операцию по поводу аппендицита, оказалась очень разговорчивой и любопытной. Ей захотелось поговорить с русской актрисой. Она мне доложила, что она немка из Бонна, вышла замуж за араба-коммерсанта. Несколько месяцев они живут в Париже, несколько в Бонне, а вот октябрь, ноябрь почти всегда в Каире. Мы – космополиты, сообщила она мне. Нет, мы сделаны из какого-то другого теста. Я месяц дома не была, и уже тоска одолевает. Много приносили журналов. Старались принести что-нибудь полегче, поразвлекательней. Все эти фотоплеи, заполненные фотографиями, сенсациями, сплетнями. Вначале разглядываешь с любопытством, потом замечаешь, что от всего этого начинает рябить в глазах, потом становится не по себе. А вот на обложке роскошная улыбка белокурой женщины, фотография выполнена в голубых, розовых и белых тонах. Ликующая жизнь! Перевернула страницу: в черной траурной рамке фотография полицейских, катящих коляску с трупом Мэрилин Монро, завернутым в грубое серое одеяло. И через всю страницу – «ПОЧЕМУ?».
Ничего себе, развлекательные журналы принесли мне в госпиталь!
Но интересно, что все-таки дозвонились до меня наши друзья – журналисты из Новосибирска. Узнали, что опасности больше нет, и позвонили в Москву маме. Возвратилась я домой через неделю…
Уже много после мне часто задавали вопрос: верю ли я в Бога? Теперь это стало звучать открыто, даже по телевидению, в прямом эфире. И я отвечаю, что без Бога в душе жить нельзя. Хотя по-настоящему сама крестилась не так давно, но понимаю, что наши судьбы порой решаются не нами и не здесь.
Так получилось, что на грани жизни и смерти я оказалась там, на арабском Востоке, где теперь идет жестокая война. И многие люди тоже не знают, что с ними будет дальше. И если сейчас меня спросят, чего бы я хотела от жизни, отвечу: мира. Людям нужен мир! Война калечит не просто физически, она калечит душу. Поэтому всем нам надо стараться сохранить мир.
Мы, дети войны, больше всего хотели мира. В детстве и юности я очень любила бегать по тайге. Убегала далеко-далеко. Однажды в лесу загадала желание, гадая по старому
26 сентября 1944 года
…Еду чудесно. Вещи размещены. Сейчас будет Татарская, и я переберусь на третью полку. А ночь спала внизу с одной женщиной, едет в Киев. Не тоскуйте, мамочка!..
Тамара Федоровна
7 октября 1944 года. Москва
…Мы сейчас просто не узнаем институт. У нас такие педагоги! По литературе!!! Есть русская и западная. Изумительные профессора! А сколько движения!!! Говорят, будет дополнительное питание, не знаю как… У нас, значит, движение, ритмика, танец, физкультура! Очень интересно заниматься, только много – по восемь часов в день. Скоро будет медосмотр. Я себя чувствую и во время и после занятий хорошо…
Тра-ля-ля, тра-ля-ля, ура! Хорошо жить будем! Сейчас с танца, поэтому поется даже на санитарии…
9 октября 1944 года. Москва
…Я уже писала, что в Большом «Бахчисарайский фонтан» смотрела? Первый балет в жизни!..
13 октября 1944 года. Москва
…Сижу на марксизме. Я сегодня Вас во сне видела…
А в понедельник у нас было мастерство, и кто же у нас был! Вот считайте: Сергей Аполлинариевич, два ассистента, Тамара Федоровна, Алисова («Бесприданница», Туся из «Радуги»), Чирков («Юность Максима»), Белокуров («Чкалов») и Мельникова (она в «Цирке» Раечка) и еще кто-то и стенографистка. Вот дают!!!
Сейчас у нас на уроке сидит какой-то дядя из ЦК. Нынче вообще интересно заниматься…
Но вот в чем дело: здесь очень дорогие калоши, за восемьсот рублей мелкие если найдут, так довольны. А обыкновенные ботики при мне чуть не разорвали за тысячу шестьсот рублей!!! Это бред. Лучше я не буду покупать. В выходной пойду за картошкой. Я купила кипятильник и плитку…
26 октября 1944 года. Москва
…Вы пишете о «Зое», но я ее еще, к стыду, не видела… Сегодня была музыкальная грамота, у нас великолепные педагоги, а пианистка – лауреат Всесоюзного конкурса пианистов, и в конце каждого урока играет что-нибудь из больших произведений. Сегодня играла нам: «Лесной царь» Шуберта – Листа и «Полишинель». У нас каждый урок кончается аплодисментами. И еще, сегодня на уроке сказали нам, что на кафедре постановили учить всех нас на фортепьяно! Буду сразу играть пьесы. А заведующий кафедрой по музыке – Арнштам. Это как раз режиссер «Зои», он, оказывается, и музыкант…
Поговаривают, что якобы Тамара Федоровна хочет быть у нас ассистентом. Она еще ни одного урока с Сергеем Аполлинариевичем не пропустила…
Так в мою жизнь вслед за Сергеем Аполлинариевичем Герасимовым начала входить его жена Тамара Федоровна Макарова – еще один мой учитель и друг.
Сначала, конечно, она была для меня учительницей. Дорогая учительница Тамара Федоровна Макарова!.. Нет, сначала она была для меня кинозвезда. С нее мы брали пример. На нее очень хотели походить, особенно Клара Лучко. Для Клары еще до поступления во ВГИК Тамара Федоровна была идеалом. А тут она оказалась рядом.
Я знала, что отец Тамары Федоровны был военным врачом. Поэтому ее детство протекало в романтической атмосфере русских военных традиций. Но все изменилось после революции. После октября 1917 года ее отец погиб, семья попала в тяжелое материальное положение. Но Тамара Федоровна все же продолжала учиться в школе, одновременно занималась в балетной студии. Благодаря этому ее подвижная фигура всегда была готова к исполнению очень грациозных ролей. Редко бывает, когда актер так подготовлен физически. В Советском Союзе тем более. То, что Тамара Федоровна занималась всю жизнь хореографией, и подготовило ее к трудным ролям, таким как Нина в «Маскараде».