Родовая магия
Шрифт:
— Я люблю тебя, — выдохнула она, и вдруг лукаво усмехнулась. — Прозвучит очень пафосно, если я скажу, что ты был великолепен? — спросила она. Я ощутил вполне обоснованный прилив самодовольства, и невольно заулыбался еще шире.
— Ну-у-у-у… Я даже не знаю… — протянул я. — Насколько великолепен?
— Чертовски великолепен, Поттер, и ты это знаешь! — хихикнула она. Я снова быстро поцеловал ее.
— Ты тоже, — шепнул я на ухо девушке. Несмотря на эйфорию, охватившую меня, я чувствовал, что накопившаяся за день усталость, вкупе с еще не прошедшей слабостью после «болезни», все сильнее дают знать о себе. Блейз, уж не знаю как, тоже поняла это — наверное, по моему виду, а может, по выражению глаз.
— Ты почти засыпаешь, — проговорила она, снова перебирая пальчиками
Pov Драко Малфоя
Спустя две недели после пробуждения Поттера восстановительные работы в Большом Зале закончились. Конечно, от прежних факультетских столов остались только воспоминания, как и от украшавших стены знамен и гобеленов с изображением гербов факультетов. Насколько я знал, Дамблдор уже озаботился заказом на мебель и драпировки, но доставить их должны были в лучшем случае к началу будущего учебного Года.
Было решено, что несмотря на ускоренные темпы строительства, школа все-таки не будет заканчивать текущий учебный год. Курсы с первого по четвертый и с ними заодно шестой, экзамены у которых были просто рядовые, итоговые, должны будут заниматься в будущем году по усиленной программе чтобы нагнать то, что не успели доучить в этом. Для пятого курса, сдающего СОВ, Дамблдор организовал что-то вроде дополнительных занятий, прямо в здании Министерства — впрочем, не обязательных к посещению. Желающие вольны были заниматься дома. Экзамены перенесли на конец лета, и главное было суметь их сдать. То же самое касалось и седьмого курса, сдающего ТРИТОН — хотя в живых из нас оставалось лишь чуть больше половины. Однако большая часть семикурсников предпочла все-таки вернуться в Хогвартс и помочь в его восстановлении. Никто из вернувшихся, если честно, не горел особым желанием учиться. Вообще-то, среди тех, кто оставался в замке, на учебу рвалась одна только Грейнджер — и то, только тогда, когда позволяло здоровье. Нет, пару раз мы наведывались на Чары и Травологию — впрочем, после незабвенных Флитвика и Спраут, новоявленные преподаватели нас особенно не впечатлили. Скорее всего, нам все-таки надо будет периодически посещать эти занятия, но пока что более заманчивой казалась перспектива занятий в привычной школьной библиотеке, которая тоже в битве почти не пострадала. Тем более, что в случае необходимости в школе все еще оставались несколько членов старого преподавательского состава, во главе с МакГонагалл и Снейпом.
Май и начало июня пролетели в этих хлопотах почти незаметно. Начало лета выдалось редкостно теплым и погожим — будто природа решила вознаградить нас за невзгоды судьбы. Восстановительные работы, в которых могли бы принимать участие студенты, почти закончились — теперь дело было за профессионалами. Свободного времени у нас теперь выдавалось побольше, а учиться в такую погоду настроения не было даже у Гермионы. И все-таки — несмотря н на теплую погоду, и на наличие свободного времени — как-то так получилось, что пятого июня, в свой День Рождения, прогуляться я вышел в полном одиночестве. На вечер мы решили устроить небольшую вечеринку в маноре — впервые праздник я организовывал не для всех подряд, а для узкого круга друзей, но тем ценнее он мне казался. Однако до него было еще несколько часов времени. Делать было нечего, остальные, занятые последними приготовлениями, составить компанию мне не желали, и я решил подышать воздухом сам, один. Правда, шататься по окрестностям мне скоро надоело, и я направился к озеру, где следов битвы было уже почти не заметно.
Сидя на камне у озера в полном одиночестве, я задумчиво кидал в воду мелкие камешки, горсть которых зачерпнул здесь же, на берегу, и пытался ни о чем особенном не думать. Получалось плохо — как ни старайся, а невеселые мысли все равно лезли в голову с редкостным упорством. Вообще-то у меня не то
Казалось бы, все мои проблемы — а точнее, бОльшая их часть, — благополучно разрешились вскоре после пробуждения Поттера. Гарри чувствовал себя прекрасно — а если честно, то уже на второе утро по нему было и не сказать, что он три недели пролежал почти что в коме. Хотя, было бы странно, если бы после ночи с Блейз он не сиял, как новенький галлеон. Хорошо хоть я догадался приглушить связь между нами, когда понял, что между ними происходит. Идея «подержать свечку» меня, мягко говоря, не особенно привлекала — особенно когда речь шла о моей почти сестре и моем лучшем друге. Если подумать, мне вообще полагалось возмущаться на весь Хогвартс и отстаивать «доброе имя» Блейз. Хотя, конечно же, я доверял Гарри, и пока считал за лучшее не вмешиваться — ну, во всяком случае, ПОКА. Посмотрю на его поведение, решил я с некоторой долей иронии.
По большому счету, отношения с Блейз стали для Гарри настоящим спасением. Если бы не она, кровавый список жертв Войны мог загнать Поттера в настоящую затяжную депрессию. Он и так несколько дней был сам не свой после посещения могил, и все еще время от времени замирал и опускал взгляд при неосторожно оброненной фразе, пробуждающей горькие воспоминания. Да и вряд ли от этого есть другое лекарство, кроме времени. Но все-таки любовь поддерживала его, не давая окончательно предаться грусти и начать винить во всех смертях только себя — что для нашего «героя» было вполне характерно.
Уже на следующий день после того, как он очнулся, мы с ним наведались к Дамблдору и рассказали директору о предположении Аматиссы, что мои руки можно вылечить с помощью все того же Гриффиндорского меча. Дамблдор настроен был скорее скептически, однако возражать не стал — тем более что Гарри прямо-таки лучился энтузиазмом. Что касается меня — я и сам не мог сказать, чья точка зрения кажется мне ближе. С одной стороны, я доверял опыту и мудрости директора, а с другой… Уверенность Поттера в том, что все получится, была такой заразительной!
Честно говоря, у тому времени как Дамблдор вытащил меч Гриффиндора из стеклянного ящика, (который, как и директорский стол, уже восстановили после учиненного нами «погрома»), основным чувством, владевшим мной, был страх. Он тесно переплелся с надеждой на исцеление и волнением, и пробирал до костей — неудивительно, что Гарри сочувственно посмотрел на меня и, положив руку мне на плечо, крепко сжал его на несколько секунд, чтобы поддержать. Я кивнул, изо всех сил стараясь удержать а лице привычную бесстрастную маску, хотя и знал, что при Поттере, который чувствует меня почти как себя, это бесполезно. Просто мне не хотелось совсем уж терять лицо. Да, я не претендовал на гриффиндорское бесстрашие — но это не значило, что мог без стыда праздновать труса.
Выложив злополучный клинок на стол, рукоятью к нам, Дамблдор уселся в свое напоминающее трон кресло, и, привычно сложив пальцы «домиком», посмотрел на нас поверх своих очков-половинок, сдвинутых на самый кончик носа. Мы с Гарри остались стоять по другую сторону стола. Поттер вопросительно посмотрел на меня. Закусив губу, я глубоко вдохнул, и кивнул, протягивая ему забинтованную ладонь.
— Помоги, — попросил я. Гарри бережно развязал бинт и начал разматывать. Потом проделал то же самое со второй ладонью. Подняв руки, я чуть ли не впервые внимательно посмотрел на свои раны. Красная, воспаленная плоть, бугрящаяся рубцами в тех местах, где соприкасалась с раскаленным металлом. Корочка рубцов во многих местах растрескалась, и в разломах влажно поблескивала сукровица — ну или как там это называется. Я передернулся от отвращения, с трудом сдерживая тошноту. От прикосновения открытого воздуха к ожогам раны противно защипало — а может, это из-за потревоженных сдвинутыми бинтами рубцов? Я услышал, как Гарри рядом с шумом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.