Родовое проклятье (Мы странно встретились)
Шрифт:
– Катерина Николаевна? – неуверенно спросил он, делая шаг к девушке. Та попятилась, не меняя выражения лица; Владимиру даже показалось, что Катерина сейчас выгнет спину и зашипит, как одичавшая кошка. – Доброе утро. Примите мои соболезнования и… позвольте…
Владимир запнулся, не зная, как быть. Он помнил, что любой ценой должен предупредить Катерину о том, что сестра на самом деле жива и здорова. Но сделать это при Мартемьянове было невозможно, и Владимир рассчитывал под видом утешения тихонько шепнуть Катерине правду. Но через мгновение стало ясно, что утешать эту девочку не придется никому. Отпрыгнув за ворота, Катерина оскалила зубы и хрипло, яростно выкрикнула:
– Сволочи! Все вы сволочи! Ненавижу вас, чтоб вы передохли все, все, все! – и, взметнув подолом красного платья, бросилась прочь.
– Знатно, нечего сказать, – проворчал подошедший Северьян. – Этой барышне пальца в рот не клади. И ругается хуже переулошной… Что делать будем, Владимир Дмитрич?
Что делать, Владимир не знал…
Зажмурившись, хрипло, тяжело дыша, Катерина мчалась через сырой, еще темный лес к реке. Колючие лапы елей хлестали ее по лицу, ветви орешника цеплялись за бьющиеся на спине косы, царапали шею, ноги путались в траве, но Катерина все бежала и бежала – через березняк, через овраг, через болото, через глухие заросли вековых елей – до тех пор, пока не выскочила, задыхаясь и надсадно кашляя, на обрывистый берег Угры. Налетевший с реки ветер охладил ее горячий, влажный от пота лоб, растрепал волосы. Только сейчас Катерина заметила, что больше не плачет, а грудь саднит от сорванного дыхания. Она рухнула как подкошенная на холодную землю и, вцепившись руками в косы, тихо, сквозь зубы завыла. Угра медленно играла перед ней свинцово-серой водой, низко над рекой плыли тяжелые тучи. Холодный ветер трепал кусты ракит, выворачивая наизнанку серебристо-серые листья, морщил поверхность реки, теребил подол красного платья, и Катерина машинально прижимала его ладонью. Остановившимися глазами она смотрела на реку. Слез в этих зеленых, сузившихся глазах не было.
Катерина просидела на берегу реки до самого вечера. Серый день сменился сумерками, со стороны реки приполз туман и опутал берег с кустами, лес потемнел, на небе в разрыве туч выглянула холодная синяя звезда, и только тогда Катерина поднялась с места и, морщась, начала растирать онемевшие, затекшие ноги. Сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее она пошла в сторону леса.
На скошенный луг рядом с господским домом Катерина вышла уже в полной темноте. Туман стоял почти в ее рост, шевелящиеся седые клубы скрывали узкую тропинку, и Катерина шла наугад, спотыкаясь о кочки и кротовые норы и шепотом зло ругаясь. Холода она не чувствовала, хотя платье ее было насквозь мокрым от росы и прилипало к ногам. Изредка она коротко, нервно вздрагивала всем телом, отбрасывала за спину падающие на лицо волосы и шла дальше.
В доме было темно и пусто – только в верхнем этаже горела свеча. Катерина подумала, что Мартемьянов и его приказчики, вероятно, убрались на постоялый двор или же вовсе отправились несолоно хлебавши прочь из Грешневки. Хмурясь, она кое-как обтерла ноги ветошью, открыла незапертую дверь с выбитыми стеклами и шагнула в опустевший дом.
В комнате Сергея еле-еле чадил оплывший огарок, вставленный в медную кружку, а сам хозяин спал мертвым сном прямо за столом, уронив голову на скатерть. Подойдя вплотную, Катерина втянула воздух носом и с ненавистью поморщилась.
– Скотина…
Сергей даже не шевельнулся. Некоторое время Катерина стояла рядом и смотрела на него. Ее лицо было по-прежнему неподвижным, но из-за неверного света свечи казалось, что оно искажено какой-то странной, злобной гримасой. Было очень тихо, только за печью чуть слышно поскрипывал сверчок, да где-то в сенях осторожно скреблась мышь.
Катерина подошла к окну и подергала щеколду, проверяя, крепко ли оно закрыто. Щеколда держала надежно, и Катерина, прихватив со стола огарок и бесшумно ступая босыми ногами, вышла из комнаты брата. Оказавшись снаружи, она плотно закрыла дверь и приперла ее тяжелым поленом, взятым возле печи. Затем спустилась в большую залу, где сняла со спинки дивана зеленую персидскую шаль, с которой все и началось. Накинув ее на плечи, Катерина встала на пороге комнаты, подняла огарок, осматривая пустую залу. Вьющаяся прядь снова упала ей на лицо; Катерина отбросила ее и, не оборачиваясь больше, быстро вышла из дома.
На дворе была кромешная темнота. Порыв сырого ветра чуть не потушил свечу в руках Катерины; она поспешно прикрыла его ладонью. Пристроив огарок в углу веранды,
Свеча почти совсем погасла и слабо мигала розовым огоньком из растекшейся лужицы воска. «Еще немножко, родная, еще самую чуточку…» – умоляюще прошептала Катерина, беря ее в руки и быстро поднося к углу дома, откуда выбивались клочья пакли. Отсыревшая пакля долго не хотела заниматься, и лишь через несколько минут отчаянных усилий Катерины нехотя замерцала разбегающимися искрами. Катерина шумно, с облегчением выдохнула и по приставной лестнице полезла на чердак, где была солома. Последняя загорелась мгновенно, и Катерина едва успела выскочить с чердака на крышу, проползти на четвереньках по влажному тесу и спуститься по лестнице. Стоя на клумбе и задрав голову, она сосредоточенно наблюдала за тем, как розовеет изнутри маленькое слуховое окно чердака, как по одному выбираются на крышу язычки огня, как они вкрадчиво лижут черные доски, ползут по стенам вниз, где встречаются с охватившим клочья пакли пламенем. На губах Катерины застыла странная улыбка. Глядя на занимающееся пламя, она шептала сквозь зубы: «Господи, миленький, сделай, чтоб из деревни не прибежали… Что тебе стоит, сделай… Пусть сгорит, пусть дотла сгорит…»
Бог услыхал ее молитву: через час дом пылал, весь охваченный огнем, звенели, вылетая, стекла, падали обуглившиеся бревна, сыпались искры, вихрем поднимался черный дым. Толпа прибежавших из деревни людей с ведрами и баграми стояла без движения, с открытыми ртами глядя на пожар: помочь они все равно уже не могли. Двое мужиков держали за руки Катерину, но она не пыталась ни бежать, ни освободиться и все так же молча, пристально смотрела на огонь.
– Ума решилась… – шептали в толпе.
– Барина-то, может, выволочить можно было?
– И кто ж его выволочит? Спал, поди, надравшись, а Катерина Николаевна и… Ох, чертова девка!
– И-и-и, милай, есть ить в кого… Мать-то ихнюю видали вы? То-то, молоды больно, а я видала. Самая что ни на есть татарская каторжная ведьма и была! Мужа порешила и сама утопилась! Вон и девки в нее все до единой!
– Теперича на каторгу пойдет. А жалко, молоденькая-а…
– Гляньте, православные, никак урядник скачет?
Со стороны дороги в самом деле слышался звон бубенчиков и топот лошадей. Несколько человек кинулись отпирать ворота, но в распахнутые створки въехала не всем знакомая рыжая тройка урядника, а пара довольно уставших саврасок, запряженных в легкую коляску. Экипаж еще не успел остановиться, а из него уже выпрыгнула на ходу молодая женщина в дорожной накидке и мелькавшем из-под нее сером атласном платье. Зеленые «грешневские» глаза, бегло скользнув по физиономиям обступивших коляску крестьян, остановились на неподвижно стоящей Катерине.
– Катя! Господи! Как это случилось?! Почему вы ее держите, отпустите немедленно! Где Сергей, где Софья, как они допустили это? Где, наконец, Марфа? Да объясните же мне кто-нибудь! И отойдите от Кати, что это за наглость!
Катерина коротко усмехнулась углом губ, посмотрела на неуверенно держащих ее мужиков, но попытки освободиться не сделала. К молодой женщине приблизился староста – степенный мужик в аккуратной суконной чуйке и с коротко подстриженной седоватой бородой. Его обширная плешь блестела в свете пожара рыжими бликами.
– Никак невозможно их отпустить, Анна Николаевна, – спокойно доложил он, глядя в испуганное лицо старшей сестры Грешневой. – Так что сами изволите видеть, Катерина Николаевна дом сожгли с барином вместе. Опасаемся, что в помешательстве они. Сестрица-то ваша, Софья Николаевна, давеча в Угре утопились, и Марфа без следа пропала, вот и…
Анна коротко ахнула, закрыла лицо руками и без единого звука опустилась прямо на землю, привалившись боком к измазанному в грязи колесу телеги. Отсветы огня прыгали на ее иссиня-черных, уложенных в аккуратную прическу волосах, пальцы мелко дрожали. Староста нерешительно топтался рядом, посматривал на остальных, но все молчали. В доме тяжело рухнула балка, в окно вылетел сверкающий вихрь искр.