Родственники
Шрифт:
Олимпиада Игнатьевна рыдала без слез, припав головой к плечу родственника, обнимала и целовала его.
Положение Сергея Александрыча (ибо это, точно, был он) было затруднительно.
Минут пять по крайней мере тетушка душила его в своих горячих родственных объятиях, а братец Петруша так крепко и значительно жал ему руку, что Сергей Александрыч единственно только из приличия не кричал от боли. Между тем Наташа, еще не замеченная братцем, стояла у входа в переднюю. Наташа накинула на шею розовый платочек - лучший платочек, какой только был у нее,
Олимпиады Игнатьевны, человек лет сорока, в нанковом сюртуке вердепомового цвета с пуфами на рукавах, с длинными завитыми висками, с огромным хохлом и с сережкой в ухе, - лицо важное в доме, пользовавшееся полною доверенностию барыни. Он с проницательностью обозревал приезжих, изредка только покрякивая, чтобы обратить на себя их внимание. Но не успев в этом, он принял другие, более сильные меры и, дернув
Ларьку за руку, произнес громко:
– Экая дурачина! Ну что же ты чешешься при господах? не видишь, что ли? ах вы, деревенские олухи, невежественная чернь!
Но и эта выходка не удалась Петровичу.
Голос его был заглушаем слезами, всхлипыванием, восклицаниями и другими нежными родственными излияниями.
Когда Олимпиада Игнатьевна наконец выпустила племянника из объятий, - он представил ей приехавшего с ним своего приятеля.
Затем все двинулись из передней в залу.
– А что Наташа? где же она?
– спросил Сергей Александрыч у тетушки.
Наташа все еще стояла на том же месте; сердце ее забилось при этом вопросе: ей было очень приятно, что братец вспомнил об ней.
– Наташа! Наташа!
– закричала Олимпиада Игнатьевна, - а, да вот она! Видите ли, как она переменилась; вы ее, чай, и не узнали бы…
– Здравствуйте, сестрица, - сказал Сергей Александрыч, взяв руку Наташи.
Наташа вся вспыхнула, у нее загорелись даже уши. Она неловко присела и прошептала что-то невнятно на это приветствие.
По дороге из залы в гостиную Сергей Александрыч шел рядом с Наташею.
– Как вы похорошели, - сказал он ей, - как вы выросли!
Наташа не знала, что делать, от замешательства - и кусала губы.
– А что, вы скучаете в деревне?
– Нет-с…
В гостиной, которая от других комнат отличалась только тем, что стены ее были выштукатурены и выбелены, все чинно расселись на диване и около дивана. Над диваном висели два родственные портрета без рамок, измалеванные крепостным живописцем и загаженные мухами. Перед диваном стоял неизбежный круглый стол.
– Вы, верно, прозябли в дороге, - сказала Олимпиада Игнатьевна, обращаясь к гостям, - какая погода-то!.. не прикажете ли горяченького?.. Наташа! Вели скорей ставить самовар.
Наташа выбежала из комнаты.
В девичьей
Девки обступили ее.
– Вот, сударыня, - сказала одна из них постарше, - бог нам дал нежданных гостей.
Ишь какие два молодчика прикатили, - чай, сердечко-то, матушка, у вас так и ёкает теперь.
– Ах, Аннушка, Аннушка!
– проговорила Наташа.
– Ну, что охать-то, сударыня? Братец-то какой добрый: женишка нам привез…
Девки засмеялись.
– Какой вздор, перестань, Аннушка!
– А нешто он вам не нравится?
– Кто?
– А барин-то, которого братец привез?
– Да я на него и не смотрела.
– И не смотрели! видите! как, чать, уж не посмотреть на такого красавчика? А знаете, матушка, ведь братец-то приехал в нашу сторону надолго. Вплоть до зимы, слышь ты, останутся.
– А ты почем это знаешь?
– спросила Наташа.
– Уж коли мне не знать, матушка! Я все знаю.
– Оттого-то она, сударыня, так скоро и состарилась, что все знает, - возразила одна из них с усмешкою.
Между тем в гостиной Олимпиада Игнатьевна, вздыхая и охая, продолжала изливать свои родственные чувства перед племянником, а Петруша расспрашивал братца о заграничной жизни, о направлении умов в Европе, о литературных новостях, о Париже и
Риме.
– Ведь он у меня поэт!
– говорила Олимпиада Игнатьевна, с любовию глядя на сына и обращаясь потом к гостям, - сидит себе целый день в своей комнатке, никуда не выходит и все или читает, или сочиняет. Он пишет прекрасные стишки! Прочти, дружочек, которые-нибудь из них братцу.
Сергей Александрыч и его приятель с любопытством обратились к Петруше; но
Петруша закусил губу, с досадою посмотрел на маменьку и отвечал, что на заказ он ни писать, ни читать не может.
Остальной вечер до ужина прошел незаметно. Сергей Александрыч был любезен.
Он много рассказывал о своих путешествиях и о своей заграничной жизни. Наташа сидела против него, с величайшим вниманием и любопытством слушая эти рассказы. Она сделалась гораздо смелее и смотрела на братца уже без замешательства.
Ужин состоял, по деревенскому обычаю, из пяти или шести блюд с супом включительно, из которых почти ни одного нельзя было взять в рот. Сергей Александрыч и его приятель только из приличия брали понемногу на тарелку всего, что им подавали, но
Олимпиада Игнатьевна при каждом блюде говорила им, вздыхая:
– Вы ничего не кушаете, так мало берете, - покушайте, мой голубчик. Конечно, наши деревенские блюда после парижских, - и прочее.
И гости должны были давиться и кушать.
После ужина скоро все разошлись, только Сергей Александрыч остался поневоле с тетушкой, потому что тетушка сочла необходимым передать ему с подробностями и со слезами о своей ссоре с братцем Ардальоном Игнатьичем, прибавив, что ссора эта решительно расстроила ее здоровье и что она скоро, может быть, сойдет в могилу, к утешению Агафьи Васильевны.