Рок И его проблемы-2
Шрифт:
И которая не знает, что придет в голову этому страшному животному, — съест он ее или только решит поиграть.
— Пожалуйста, — прошептала она, разрешая мне пройти в заветное помещение.
— Нет, что вы. Пожалуйста… — не согласился я.
Мы снова замолчали.
Маша принялась рассматривать мои тапочки, которые я стащил у Ивана, — как когда-то рассматривала шины своего велосипеда, с величайшим вниманием.
А я смотрел на нее, чувствуя себя величайшим из дураков, — и еще чувствовал, что она пришла на эту землю из другого мира, — более древнего,
Так что, получалось, что я уродился пигмей пигмеем. И ответственность, которую взвалил на себя, похитив ее, — когда-нибудь раздавит меня.
Если уже не раздавила.
— Пожалуйста, — повторила она, — вы подошли первый…
— Нет, — не согласился я, — это вы…
И мы снова принялись молчать.
Тут появился Иван, — он прошел между нами, как между двумя столбами, и захлопнул за собой дверь, из-за которой мы только что препирались. Сквозь журчание, которое раздалось следом, он сказал нам:
— Знаете, ребята, — жизнь прекрасна… Я только сейчас это понял. Поэтому и проснулся.
Вечером у нас опять был общий ужин.
— Ну? — спросил я Ивана, — что ты надыбал?
— Что вы без меня стали бы делать? — с материнской заботливостью, сказал он. — Один — припадочный, другая — вообще без крыши, только и знает, что реветь… «Десять тысяч», — передразнил он Машу… А триста долларов не хочешь?!.
И принялся разглядывать наши недоумевающие физиономии.
— Я в курсе, — сказал он, — помотался немного по Москве, переговорил с кем нужно, перед ребенком у трейдеров секретов нет… Короче, у нас процветает жульничество. Этот твой любимый рынок победить невозможно, он ломает всех. Перемалывает, как мясорубка, любые бабки. Вой стоит по всей столице, половина трупов в Москва-реке из-за этого. Кидаются в нее целыми пачками… Поэтому банки принимают клиентов с любыми деньгами, — все равно ты их потеряешь. Я нашел сначала площадку с начальным депозитом в две тысячи долларов, потом — в тысячу, потом — в пятьсот, потом — в триста, потом — в сто… Но где в сто, там через Интернет не работают. Все — по телефону… Вообще, ворюги… Нам подходит — триста.
— Ты же говоришь: жулики… — робко сказала Маша.
— Все зависит от того, когда слинять… Главное, вовремя слинять… Схема нашей деятельности будет такая: завтра мы вносим бабки, нам тут же открывают счет, — после обеда мы делаем первую ставку… Сколько ты сможешь, имея триста долларов, заработать до ночи?
— Нисколько, — сказала Маша. — Так не бывает…
— У нас бывает, — жестко сказал Иван. — Триста долларов, — пункт, если евро или фунт — три доллара. Поняла?
— Да.
— Так сколько?
— Ну, пунктов от пятидесяти до ста, как повезет.
— Сто, — жестко сказал Иван. — Значит, послезавтра ты выставляешь уже шестьсот долларов… Сто пунктов сделаешь?
— Постараюсь.
— Тогда к вечеру мы будем иметь тысячу двести долларов. Нормально.
— А на следующий день — две четыреста? — спросил я.
— Нет, — сказал Иван и посмотрел на меня, как на младенца. — На следующий день, мы снимем, что заработали,
— Логично, — сказал я.
— Там мы за два дня доводим наши бабки до пяти тысяч и снова линяем… Туда где депозит — пять тысяч. Те расплачиваются уже до двадцати тысяч, я выяснял. Затем линяем дальше… Открываем счета в трех-четырех солидных банках, — там, где по десять, — и стрижем с каждого в месяц тысяч по пять, больше нельзя… Получается не очень много, но нам, на первое время больше и не нужно. Пять тысяч в месяц на брата, это не плохо… Ну как?
— Пять тысяч, — разочарованно сказала Маша.
— Тогда двигай в Париж, — раздраженно сказал Иван, — там можно хоть по миллиону в день грести, — все отдадут…
Сказал и замолчал… Я улыбнулся: вот он, редкий исторический момент, когда количество начинает переходить в качество.
— Но там Сорбонна… — сказал он, после паузы.
— Есть еще Кембридж и Мичиганский технологический, — подсказал я.
— Так, так… — словно про себя, сказал он, — дайте-ка мне немного подумать.
— Париж? — спросила Маша, и посмотрела на меня. — Но я не говорю по-французски.
— Какими языками ты владеешь?
— Только английским.
— Стоп! — перебил всех Иван. — Программа меняется… Нам нужны документы, особенно тебе, плакса. Затем мы продаем недвижимость и автотранспорт… И адью!
— В Париж? — спросил я.
— Зачем, на нем свет клином не сошелся. Можно и в Лондон.
Я не сплю ночами. Ночи — пугают меня. Ночью я могу умереть.
Или опять ко мне придут кошмары…
Я уже разок всех перепугал, — три дня назад.
Той ночью я случайно заснул. Забыл выпить кофе и, вдобавок, мне попалась скучная книга: «Что такое искусство?»… Ее, должно быть, купили Ивану, чтобы он как-нибудь вошел в мир прекрасного, — но что такое «искусство», я так понял, не знает никто, так что читать ее было одно мучение.
И я заснул…
Опять мне приснилась, — мука. Мне приснилось, что я один на целом свете, и никому не нужен. Я попал в страшное, раздирающее одиночество, — и оно принялось выжигать мне душу. Не защититься от него, не спрятаться… Оно притягивало, и расчленяло меня на составные части, — так что я разлагался, как труп, выброшенный на помойку. Но только еще хуже, потому что распадалась не тело, а моя суть, то, из чего состоит мое «я», что должно быть вечно и незыблемо.
Я переставал существовать в этой тоске, — бесцельной, никуда не направленной, полной безжалостных сил, каждая из которых могла справиться со мной…
Спасло то, что я проснулся.
С самой настоящей тахикардией и в поту…
Полежал с минуту, собирая себя из разрозненных частей. Как безжалостно только что во сне меня расчленяло, точно так же безжалостно я возвращал все на место. Уже я — был главным. И я ненавидел себя, за свое хрупкое устройство… С минуту я занимался строительством, возвращая выпавшие кирпичи на прежнее место.