Рок И его проблемы-2
Шрифт:
Потом решил все же выпить кофе.
На кухне, на полу, рядом с чайником, сидела Маша. Как хорошо, — ненасытная йена разрешила ей немного передохнуть. Значит, поболтаем, за чашечкой «Чибо». С ней так приятно разговаривать…
Но на пороге, когда я уже улыбался во все лицо, — вдруг темнота подступила к глазам, внутри что-то оборвалось, мир пошатнулся, осталось только последнее слово, которое я хотел произнести, но не успел: «прощай».
— Я на тебя смотрела, — сказала Маша, когда я открыл глаза, и она увидела, что я уже в состоянии воспринимать
— Не испугалась, — произнес я непослушным языком, — что меня хватила кондрашка?
— Иван же предупредил про твои припадки… Я сидела и смотрела на тебя.
Она на самом деле сидела рядом со мной на полу, и смотрела на меня. Она удобно устроилась. Тут же на полу стоял электрический чайник, чашка с недопитым кофе и тарелка с остатками торта.
— Долго ты на меня смотрела? — спросил я.
— Долго, — сказала она.
— И что?
— Ничего… Ты и в этот раз меня не замечал.
Отсюда, снизу, шрам на горле у Маши был особенно отчетлив, он набух розовыми краями и казался непомерно большим.
— Ты — настоящий мужчина, — сказала она.
— Это как? — не понял я, не делая еще попытки приподняться.
— Тогда, в электричке, ты был мальчик, как Иван…
— Вот до чего довела меня жизнь, — попробовал пошутить я. Несмотря на привычку возвращаться, все же для этого требовались кое-какие усилия. Я пытался скрыть их от нее.
— Тебя будут бояться враги, — сказала Маша.
— Что? — не понял я. — У меня нет врагов… Одни — друзья.
— У тебя есть враги, — сказала она. — Это неизбежно. Любое твое действие — рождает, может быть, друзей. Но оно рождает и врагов.
— Какое еще действие? — опять не понял я.
— Не знаю… — сказала Маша. — Может, ты меня спас, — это?
— То есть, ты говоришь, что на ум придет… Первое попавшееся. А потом сама не можешь понять, что получилось?
— Нет, — не согласилась Маша, — не первое попавшееся. Просто, когда я смотрела на тебя, я подумала, что хорошо бы, если бы у тебя были враги. Какие-нибудь очень серьезные. Чтобы ты мог сразиться с ними в единоборстве.
Но тут я, конечно, сел. Потому что ничего другого не оставалось.
— Включи-ка чайник, пожалуйста, — попросил я.
Она послушно надавила на кнопку.
— С кем я должен сразиться в единоборстве? — переспросил я.
— Откуда я знаю, — развела она руками. — Тебе видней.
Она была рядом, так близко, что я чувствовал, как пахнут ее волосы. Не шампунем, не гелем, — чем-то таким, от чего запросто можно было потерять рассудок.
Наверное, я как-то не так посмотрел на нее, — как-то не так посмотрел, и никак не мог отвести взгляд. И продолжал смотреть на нее как-то не так. Потому что она была настолько близко, что я ничего не соображал. Вдобавок, я только что, вообще-то, пришел в себя, — и плохо воспринимал окружающую нас реальность.
Она замолчала, — тишина зазвенела, как тетива монгольского лука. На одной ноте, на одной ноте, на одной…
— Не нужно, — как-то жалобно и беззащитно, словно рабыня жестокого
— Не нужно, что? — хрипло спросил я.
— Ничего не нужно…
Какая-то борьба происходила внутри. Какое-то время. Я не знаю. Меня мотало как-то и все плыло перед глазами.
Но потом я, вдруг, вспомнил, что — гордый человек…
В самый дурацкий для этого момент. В самый неподходящий из всех, какие только можно вообразить. Я — гордый человек. Или просто — человек. Что — одно и тоже… К сожалению. Но, может быть, с большой буквы? К сожалению тоже.
— Смотри-ка, чайник вскипел, — сказал, кое-как переведя дух, я. — Давай-ка пить твой кофе.
— Давай, — согласилась она.
— Тебе не пора, — спросил я. — Может быть, твой перерыв закончился, и тебе пора на рынок?
— Нет, не пора, — сказала она.
— Ты так ему верна, — усмехнулся я, — я думаю, при такой верности, тебе никогда не суждено умереть в нищете.
— Да, — согласилась она.
Я взглянул на нее, наливая воду в чашку, и увидел, что она плачет. Она смотрела перед собой и плакала, как Маша. Вода собиралась в ее блестящих черных глазах, скапливалась в большие прозрачные капли, те падали на щеки и катились по ним вниз, к губам и подбородку. Их было много — ее слез. Одна повисла на носу, другие бросались с подбородка на пол, и превращались там в небольшую лужу.
— Иван был прав, — сказал я, — ты — большая рева.
Маша улыбнулась мне, словно извиняясь за происходящее, но выделять влагу не перестала, — наоборот, по щекам потекло еще больше.
— А какие были слова, — вспомнил я, — какие замечательные слова: рожу тебе ребенка… Что вот ты теперь скажешь на это?
— Я — погорячилась, — сквозь слезы произнесла она.
И тут уж принялась так рыдать, что я не стал больше ждать, — побежал в ванную за самым большим полотенцем.
Пятница, — день сбора доходов. Собирать их, — моя обязанность, поскольку все депозиты — на мое имя. Это я, такой крутой трейдер, волк финансового рынка, по пятницам пожинаю свои плоды.
Мне нужно обернуться в четыре места. Так что день, для чего-то более полезного, потерян.
Начинаю с самого дальнего, с «Красногвардейской». Выхожу из дома в десять, через пятнадцать минут утреннего моциона — я в метро «Сокольники». Оттуда до «Красногвардейской» минут сорок. И еще минут десять пешком.
Там: охрана, пропуск, касса… Прохожу по залу, конечно. Где вкалывают начинающие.
Это целая поэма, посмотреть на тех, кто просаживает свои состояния, в надежде их приумножить. В старости, когда буду на пенсии, я напишу ее. Так экзотично то, что вижу.
Но мне к кассе. Никто не знает меня, только менеджер вытягивается в струнку, — первый раз на его памяти появился счастливчик, у которого получилось сделать рынок источником доходов. Поэтому он ест меня глазами, и не отходит от меня. Если бы у него был хвост, он бы вилял им. Но у него нет хвоста.