Рок-н-ролл мёртв
Шрифт:
Поднялись мы по лесенке пологой, там - что-то вроде веранды, а перед входом в нее - столик с телефоном. Вот набирает Тоша номер и ждет. Я ему объяснил, ЧТО говорить надо. Тоша ждет, а я чувствую, что начинаю отключаться. Но тут, наконец, ответили ему.
– Алло, - говорит он, - Анатолий Алексеевич? Вы бы не смогли сейчас подъехать ко мне?.. Зачем?.. Это не телефонный разговор, но очень важно... Да, на дачу... Когда? Хорошо, жду.
Ко мне обернулся:
– Только часа через два он сможет.
– Ну и славно, - говорю я.
– Я пока тут, на веранде
И я, пройдя внутрь, сел на диван. А потом решил, что прилечь - даже лучше будет. Я понимал, что нельзя... но ничего с собой поделать не мог. Усталость напрочь отключила волю. Веки были свинцовыми, и под них словно подсыпали перца.
...Мы с Ленкой сидим перед кроваткой маленькой Насти. Та смешно морщит носик, и мы смеемся, глядя на нее. Я чувствую, как теплая волна нежности окатывает меня с ног до головы. Ленка спрашивает, почему я решил назвать дочь именно так. Я слегка смущаюсь, но не показываю вида и говорю, что так звали мою любимую воспитательницу в детском саду. Ленка снова смеется...
Стук в дверь. За окном раздается неприятный звук - то ли вой собаки, то ли ветер засвистел. Мне становится страшно. Я подхожу к двери и спрашиваю, кто там. Низкий хрипловатый, неуловимо знакомый голос словно бы не доносится из-за двери, а рождается прямо в моей голове:
– Открой, Коля, это я - Роман. Я пришел сделать так, как ты хотел.
– Врешь. Ты - не Ром, он умер, - отвечаю я, не открывая.
– Да, я мертв, но я пришел выполнить твое желание.
– Какое желание?! Я ничего у тебя не просил.
– Но ведь ты хотел, чтобы твоя дочь была такой, как Настя.
– Но Настя тоже мертва!
– Вот ты и понял меня. Твоя дочь будет ТАКОЙ ЖЕ...
И вдруг я вижу, как дверь начинает отворяться. Я хочу удержать ее, пытаюсь протянуть руку. Но что-то мешает, удерживает меня. Я хочу закричать, но вместо крика из моего горла вырывается только слабый стон.
Но и этого звука мне хватает, чтобы проснуться. И в полутьме веранды я обнаруживаю, что ни рукой, ни ногой я двинуть не могу не только во сне: руки мне за спиной вяжет Тоша, а кто-то еще, стоя возле на коленях и склонившись над моими ногами, скручивает их. Как меня угораздило отключиться?! Я дернулся что есть силы, тот, что возле ног отшатнулся, а Тоша и вовсе отскочил метра на два. Но - что толку? Дело свое они уже сделали.
Хотелось полетать - приходится ползти,
Хотелось доползти. Застрял на полпути...
Тоша включил свет, и я уставился на его напарника. Мама моя родная, роди меня обратно! Кого я вижу. Так вот, что это за Анатолий Алексеевич: Севостьянов, тот самый дядя Сева, что нас - "Дребезгов" - на корню гнобил. Вот значит она - преемственность поколений. Крепнут узы ленинского комсомола и родной компартии. Последнюю, правда, разогнали, но узы-таки крепнут.
– В трудное положение вы нас поставили, - сказал дядя Сева проникновенно, подсаживаясь на стульчик напротив меня.
– Мы ведь, понимаете, убивать вас не хотим. А, похоже, придется. Сложно нам.
– Может быть, я могу вам чем-то помочь?
–
– Если б ты, Крот, не лез не в свои дела, тебя бы и не трогал никто, - вмешался Тоша.
– Это то, что вы Романа с Настей убили - не мои дела?
Тоша искренне, по-моему, удивленный искательно глянул на Севостьянова.
– Да, Антон, так вышло. Он не выдержал тройной дозы. Я не хотел. Но теперь, понимаешь, обратной дороги нет. Если дело раскрутится, и тебя потянут. А вот этот, - дядя Сева кивнул на меня, - и девчонка еще случайно в курсе оказались. С ней я меры уже принял, теперь придется и его убрать.
– Анатолий Алексеевич, - с дрожью в голосе говорит Тоша, - я в это дело ввязываться не буду. Даже если и потянут меня, ничего серьезного за мной нет. А убийство - это не игрушки...
– А ты что думал, мы тут в игрушки играем?
– зло оборвал его дядя Сева.
– Нет уж, назвался груздем - полезай в кузов. Ты что думаешь, мне все это нравится? Я что - уголовник? Но сейчас другого выхода просто нет. И кончать его, - он снова кивнул в мою сторону, - будешь именно ты. Иначе, понимаешь, продашь ты меня, чуть тебя покрепче прижмут.
И воцарилось долгое молчание.
То ли какой-то детектив мне вспомнился, то ли вдохновение накатило, только тишину эту, отчаянно блефуя, нарушил я:
– А зря вы думаете, что если меня грохнете, все ништяк будет. Зря вы меня за фраера держите. Я что, не понимал, куда еду? Все, что я знаю о вас - и об убийстве, и об ограблении (при этих словах Тоша снова искательно глянул на Севостьянова), я сначала отпечатал в пяти экземплярах, под копирку, потом разложил по конвертам и отдал надежному человеку. Письма адресованы в самые разные места - в прокуратуру, например, в "Аргументы и факты", еще кой-куда...
– Тебе никто не поверит!
– чужим голосом вякнул Тоша, а Севостьянов слегка пригнулся, словно от неожиданно навалившейся тяжести. Я же, обрадованный успехом, возразил:
– Поверят, Тоша, поверят. Письма ведь не к кому попало попадут, а только к тем людям, которые меня "от и до" знают. Они поверят. И в лепешку расшибутся, но вас достанут. К тому же письма-то эти будут отправлены только в том случае, если я исчезну или со мной произойдет какая-нибудь беда. Это как раз и будет главным подтверждением того, что все мною написанное - правда.
– Что ты о нас знать-то можешь, гаденыш?
– задал риторический вопрос дядя Сева; но в голосе его угадывалась неуверенность, и я понял, что ситуацию пока что контролирую.
– Да уж побольше, чем вы думаете. Я же вас уже давно вычислил. И Тоша, случалось, кое-что болтал. Он ведь - болтун...
Дядя Сева так на него глянул, что Тоша быстро-быстро затараторил:
– Врет он все, Анатолий Алексеевич, ничего я не говорил. Да я и сам ничего не знаю...
– Заткнись, - обрубил Севостьянов и поднял на меня свой умный но тяжелый, как свинец взгляд серых глаз: