Рокировка. Мат
Шрифт:
Неприятно зудящие над головой голоса раздражали, вызывая желание отмахнуться и снова вернуться туда, где покой и тишина. А то, что старая, да еще и страшная, я и без них знаю. Ничего нового мне не сказали. Привыкла уже, даже не реагирую, когда насмешки в лицо бросают.
– А может, она не очнется? – меж тем продолжал истерить неизвестный голос. – Скажем, что не выдержала переноса, а тело выкинем в овраг?
Вот это мне уже не понравилось. И вообще, какой-то странный сон, слишком уж он… Я с трудом приоткрыла глаза, ожидая, что это развеет алкогольные галлюцинации и я увижу свою привычную квартиру – желтые обои, часы на стене, бежевые шторы с узором из крупных маков… Веки
Прямо напротив меня была сплошная стена из серого камня. Гематитовые колонны таинственно мерцали, отражая рассеянный свет, что разгонял сумрак комнаты, а чадящие факелы завершали картину чего-то средневекового и готичного. По стенам бежали какие-то изображения, и я даже вроде бы различила среди них фигурки людей, вот только… что-то в них было неправильное. Что за бред? Да, я вчера злоупотребила, но не до такой же степени!
Сердце тревожно забилось, грозясь вот-вот вырваться из груди. Боже, такого же… такого просто не может быть? Это сон? Бред воспаленного сознания? Паника буквально обрушилась, грозя погрести под собой, но следующие слова резко привели в чувство, заставляя моментально взять себя в руки. И страх, словно волна, откатился обратно. Меня охватило спокойствие и какой-то азарт.
– Или может, лучше, сразу… сами…
Эта фраза вывела из состояния задумчивого созерцания, и я едва не подскочила на месте. Ну уж нет! Что бы там ни было, убить себя я точно не позволю. А в том, что неизвестные говорили именно об убийстве, сомнения не возникло ни на миг.
Показательно застонав, я потянулась и, резко повернувшись, поднялась, отчего тут же накатил приступ тошноты. Ничего, с этим я справлюсь. Главное, чтобы неизвестные товарищи не успели под шумок избавиться… Кстати, это кто же у нас там?
Распахнувшимся глазам предстала невероятная по своей абсурдности картина. В Храме – а ничем иным столь грандиозное и мрачное помещение просто не могло быть – посреди невероятного количества свечей, медленно затухающих таинственных знаков и пентаграмм, прямо на полу на лучах восьмиконечной звезды лежали девушки. Голые девушки. Быстро подсчитала – их оказалось семь. Ну и, судя по всему, а еще по жесткости и холоду, я была как раз восьмой. А напротив меня, картинно застыв, стояли двое. Один – неопределенного возраста, высокий, прямой и тонкий, с яркими голубыми глазами, но при этом с седой бородой почти до талии и в темно-сером балахоне. Второй – лет пятидесяти, пухлый, лысый, с жидкой рыжеватой бородкой в таком же балахоне. И я готова была зуб отдать, что противный голос, предлагавший меня убить, принадлежал именно ему.
– Здравствуйте, – смущаясь своей наготы, пробормотала я, поняв, что первым никто со мной заговаривать не будет. – Где я и что происхо…
Договорить мне не дали.
– О небо! Она еще и уродина… – простонал пухлый. – Магистр, может, пока не поздно…
– Хватит, – отрезал тонкий, заставив нас с пухлым вздрогнуть. Но именно этот тон и сила, прозвучавшая в его голосе, позволили привычно удержать поток слез.
– Будь повежливей с избранной, Ханой. Кто знает, как повернется колесо небес, может, она еще станет твоей госпожой.
– Она? – Скепсисом в голосе пухлого можно было заморозить океан.
– Подай избранной накидку, – не обратив на него внимания, велел тот, которого Ханой назвал магистром.
Пухлый посопел, но ослушаться приказа не решился, и уже через две минуты я с облегчением куталась в серый балахон. Да будь он хоть розовый в синюю полосочку, главное, что не голая.
– Итак, избранная, я – магистр Этхой. Добро пожаловать в Амирию. Могу
– Вика. Виктория.
Это было не мое имя. Даже близко – не мое. Свое мне жутко не нравилось, и по молодости я всегда его сокращала всеми возможными нетрадиционными способами, но сейчас чужое имя само сорвалось с губ. Не знаю, что это было: интуиция, настроенная на ожидание беды, подсознание, успевшее отметить то, чего не заметило сознание… но… имя было произнесено чужое. Не мое, и ко мне отношения не имевшее.
Судя по прищурившимся глазам магистра, что-то в моем ответе ему не понравилось. Плевать. Я достаточно прочитала книг, чтобы знать, какую власть над человеком дает знание его имени. А я, пока не пойму, что происходит, рисковать не намерена. Но только я хотела начать задавать вопросы, как меня опередили:
– А полное имя?
– Виктория Васильевна Пешкова, – автоматически выдала имя своей коллеги. И только потом осознала, насколько я была права. Что ж, надеюсь, с Викой ничего плохого не случится.
– Магистр, я бы хотела…
– Позже, Виктория, – перебил он. – Вам все объяснят позже, когда очнутся остальные девушки. А сейчас, думаю, вам стоит отдохнуть и прийти в себя. За вами зайдут через несколько часов.
– Хорошо, – покорно кивнула я, понимая, что спорить бесполезно.
– Сколько тебе лет? – голубые глаза внимательно осмотрели меня.
– Тридцать шесть, – вот сейчас врать почему-то не решилась.
– Сколько? – удивленно воскликнули за спиной, и, повернувшись, я столкнулась с пухлым.
– И все еще девственница? Хотя ничего удивительного, при такой-то внешности… – пробормотал он, чем заслужил еще один недовольный взгляд от начальника, или кем он там ему являлся.
– Прошу прощения, избранная, за поведение хранителя Ханоя. Хотя, должен признать, я тоже испытал удивление. Однако я не могу сказать, что твоя внешность настолько ужасна, чтобы к такому возрасту ты не познала мужчину. Или у тебя есть еще какие-то дефекты?
От услышанного я замерла. Просто не знала, как реагировать. Обидеться, оскорбиться, разругаться или, наоборот, счесть комплиментом. Слишком часто я слышала насмешки по поводу своей внешности, слишком давно привыкла к тупой боли после каждого подобного замечания.
Как это ни печально, но я родилась с дефектом внешности, как заявляли доктора, или в результате врачебной ошибки, как были уверены мать и бабушка. Диагноз – родовая травма. И не важно, врожденный то дефект, просто несчастный случай, или во время родов кто-то пережал какой-то нерв. Факт оставался фактом – вся левая часть моего тела была парализована. Не сильно, так, словно поплыла, искривив черты лица и слегка скосив на один бок тело, заставляя слегка тянуть ногу и с трудом управляться левой рукой. Но самым «ярким» пятном на моем лице был полуприкрытый глаз. Словно я вечно щурилась. Да и мутная пелена, полностью застлавшая белок, красоты не добавляла. В общем, по отдельности, отклонения небольшие, даже не сильно заметные на первый взгляд, но достаточные, чтобы повлиять на многое – в том числе на чистоту речи и возникновение у маленькой девочки целой кучи комплексов. Мне было неловко смотреть в глаза прохожим, замечая, как они начинают бессознательно разглядывать меня, пытаясь понять, что со мной не так, и быстро отводят взгляд, когда понимают. Если ко мне обращались на улице с вопросом, я невнятно бормотала в ответ, стараясь поскорее уйти подальше. В итоге – полное отсутствие друзей и вакуум одиночества, окружавший меня практически всю жизнь.