Роковая красавица (Барыня уходит в табор, Нас связала судьба)
Шрифт:
– Не могу, Сергей Александрович.
– Прошу тебя.
– Нет. – Настя положила платок на край стола.
Сбежнев, подойдя, провел ладонью по пригоршне колец и серег. Вытянул длинную жемчужную нить.
– Прими хотя бы это. На память.
– Жемчуг – к слезам, Сергей Александрович, – горько сказала Настя, но не отстранилась, когда Сбежнев бережно застегнул ожерелье на ее шее. Руки князя задержались на Настиных плечах. Она подняла голову. – Сергей Александрович…
– Настенька… – Князь вдруг обнял ее, прижал к себе, она уткнулась лицом в бархат его домашней
– Сергей Александрович! – Настя вдруг зарыдала тяжело, глухо. – Да что же я… Что ж я, дура… Простите меня, дорогой вы мой, изумрудный, алмазный, простите… Пошутила я, клянусь… Ничего не надо, за вас я выйду, приезжайте завтра к нам, с отцом говорите и берите меня поскорее… Вы, господь сохрани, застрелитесь еще! Что я тогда делать буду, а?
– Настенька… – Сбежнев достал платок, бережно вытер ее лицо, глаза, дрожащие пальцы. Улыбнулся. – Не плачь. И не беспокойся за меня. Стреляться я не стану.
– Правда? – всхлипывая, спросила Настя. – Забожитесь…
Сбежнев молча перекрестился. Настя поймала его руку, прижалась к ней мокрым от слез лицом. Князь погладил ее растрепавшиеся волосы.
– Я велю заложить сани. Уже поздно, ты не должна идти одна.
– Нет… Не губите меня. Я украдкой убежала, дай бог, еще не хватились. На Дмитровке извозчика возьму, – Настя выпустила руку князя, подняла голову. Мерцающая нитка жемчуга спускалась до ее талии. Князь молча смотрел на нее. – Прощайте, Сергей Александрович. Когда-нибудь перетерпится – тогда простите меня.
– Мне не за что тебя прощать. Скажи этому фараонову сыну – пусть бережет тебя.
Князь проводил ее до передней. Сам, отстранив Арефьевну, помог Насте одеться, поцеловал ее холодную руку. И открыл дверь.
На улице было уже темно. Настя пересекла двор, вышла за калитку. Остановившись на тротуаре, достала из рукава платочек, поднесла его к лицу… и, сдавленно охнув, уронила батистовый лоскут на снег. Перед ней стоял Илья.
– Что ты здесь делаешь? – испуганно спросила она.
Илья молчал. Свет фонаря упал на его лицо, и Настя, ахнув, отшатнулась. Илья схватил ее за руку, резко дернул на себя:
– Думала, не узнаю?
– Ты сума сошел! – Настя вырвалась. – Что… что тебе в голову пришло?
– Зачем ты мне голову морочила? – Он уже разглядел все: и заплаканное лицо Насти, и растрепанные, кое-как собранные в косу волосы, и незастегнутый полушубок. Ах, дрянь… Какая же дрянь, боже великий… Он с силой сжал Настины плечи, встряхнул ее: – Ты была у него? Давно ты с ним? Отвечай! Может, он уже и жениться не хочет? – Илья, не помня себя, уже орал на весь переулок, редкие прохожие опасливо ускоряли шаг, но он не замечал этого.
– Илья! – Настя тоже повысила голос, сбросила его руки. – Постой, послушай меня! Я…
– Молчи! Что ты мне скажешь? Что ты там с ним два часа делала? И на кого
Отпрянув, Настя закрыла лицо руками. Илья, сам испугавшись того, что сорвалось с языка, умолк. С минуту было тихо: слышалось лишь тяжелое дыхание Ильи. Наконец Настя опустила руки. Илья увидел ее застывшее лицо с зажмуренными глазами, влажные полоски слез.
– Настька…
– Прочь! – хрипло, сдавленно сказала она, и Илья невольно отдернул руку. Настя, поправив платок, быстро прошла мимо.
– Ну и вали к чертям! – закричал он ей вслед. – Иди, не держу! Что, правда думала, что женюсь на тебе? На чужой подстилке – женюсь? Перед цыганами позориться с такой женой?! Пропади ты пропадом! – Он осекся, сообразив, что Насти уже нет рядом.
Цепочка ее следов убегала за угол, к Дмитровке. Илья с минуту не мигая смотрел на нее. Затем, пробормотав сквозь зубы «господи…», сел прямо в снег, ударил кулаком по обледенелому тротуару, отчаянно выругался – вслух. Бегущая по переулку бабенка, закутанная по самый нос в платок, с воплем метнулась в сторону, Илья услышал донесшееся до него: «Господи спаси – кромешник!» Но ему неожиданно стало легче. Вытерев рукавом лицо, Илья встал, отряхнул кожух и быстро пошел вниз по переулку.
Ночь была ясной, морозной. Фонарь на углу Полянки и Старомонетного не горел, и по пустой улице стелился лунный свет. Он скользил по мерцающему снегу, терялся в темноте, полосами отпечатывался на воротах дома Баташева. Ни снежинки, ни ветерка. Пробежала, задрав хвост и побрехивая от холода, бездомная собака, с гамом и смехом прошла загулявшая допоздна компания приказных, проворчал что-то им вслед высунувшийся из ворот дворник с заиндевевшими усами. И снова – тишина, и холод, и тени фонарных столбов, тянущиеся по голубому снегу.
Подходя к дому Баташева, Илья в который раз подумал: не надо было столько пить. Сразу с Дмитровки он пошел к Трубной, где было много заведений под зеленой казенной вывеской. Он собирался напиться соответственно случаю – до смерти, потому и потребовал у кривой хозяйки целый полуштоф. Но водка казалась горькой, вставала поперек горла: последнее Илья допивал лишь потому, что деньги были уже заплачены.
В глубине души он был уверен: Катька пошутила. Но стоило ему подойти к воротам, как тяжелая створка скрипнула.
– Явился? Тих-х-хо… Собак всполошишь. Иди за мной.
Он, как вор, скользнул в образовавшуюся щель, прикрыл за собой створку ворот. Бесшумно, след в след пошел за Катькой к чернеющему в глубине двора дому.
– Чего поздно так? – ворчала Катька, ведя его по бесконечным коридорам. – Я у ворот застыла вся, дожидаючись… Не травень-месяц, поди, стужа-то какая! А откеля так сивухой несет? Вражий сын, да ты нарезался, что ли? Как ума хватило-то?! К барыне пьяным закатиться?! – Она даже остановилась посреди коридора и гневно уперлась кулаком одной руки в бедро. В другой руке у нее была свеча, и в ее прыгающих красных бликах Катькино лицо казалось особенно грозным.