Роковая монахиня
Шрифт:
Далеко внизу остались море и палуба. И прямо под ним лежали двое мертвецов.
Он хотел вернуться назад, но на другом конце реи уже была чума.
И тут она пружинящим шагом, как старый моряк, свободно пошла по рее.
Теперь до нее оставалось лишь шесть шагов, лишь пять… Он медленно считал шаги, и смертельный страх страшной судорогой сводил его челюсти, как будто на него напала зевота. Три шага, два шага…
Он отпрянул назад, взмахнул в воздухе руками, пытаясь за что-то схватиться, и с грохотом упал на палубу, ударившись головой о железную планку. Там он и остался лежать с размозженным черепом.
На востоке, над Тихим океаном, надвигался свинцовый шторм. Солнце
Герберт Барбер
Рассказ князя Ниглинского
Несколько часов подряд мы проговорили о духовидении, галлюцинациях и тому подобных вещах. Князь Ниглинский, старик с благородной внешностью, который почти не принимал участия в беседе, откинулся теперь на спинку кресла и рассказал следующую историю:
«Когда-то у меня было имение в нескольких десятках верст от Москвы. Хотя я довольно часто бывал в Белокаменной, мне все же никогда не хватало времени и желания посетить это владение. Его старый управляющий Федор Иванович Ранин, который достался мне вместе с приобретенным имением, присылал время от времени письменные отчеты, где сообщал о делах, доходах и расходах, изменениях в составе работников и прочих новостях.
Однажды до меня со стороны дошли весьма неутешительные сведения о моем имении и его управляющем. Ранин, как мне говорили, был отъявленным лгуном и забывшим свой долг мерзавцем, который пропивал и проигрывал в карты доходы хозяйства, строил, без сомнения, потемкинские деревни и медленно, но верно спускал мое имущество.
Вместо того чтобы сразу поехать туда и на месте разобраться в этих вещах, я ограничился тем, что срочно послал Ранину письмо, в котором потребовал немедленного объяснения и подробного отчета. Через несколько дней пришел его ответ. Он был уклончивым, запутанным и лживым. Я пришел в ярость. Послал второе письмо, еще более резкое и требовательное, чем первое. Я велел Ранину лично прибыть на следующей неделе в Москву, прихватив с собой учетные книги и прочие документы. Тем не менее он не явился. Вместо этого от него пришло еще одно письмо. Оно было выдержано в более подобострастном тоне, чем первое, но так же изобиловало измышлениями и возмутительными по своей дерзости оправданиями. И все же, несмотря на свое возмущение, я не хотел доводить дело до крайности. Подождал еще несколько дней, дал улечься своему раздражению и написал ему в третий раз. Это письмо было похоже на ультиматум. На этот раз невыполнение моих требований и приказов я считал совершенно невозможным.
Ранин не приезжал. Ранин не писал. Наконец на исходе ноября от него пришел ответ. И снова в нем не было ничего, кроме отговорок и умоляющих просьб подождать еще немного, поверить ему, не предпринимать поспешных шагов, не дать погибнуть старому больному человеку и так далее.
В каждом слове сквозило явное лицемерие.
Я был вне себя.
Это уже было слишком!
Ранина необходимо было
В те дни я был в самом скверном настроении. Как назло, на меня навалились неприятности, со всех сторон. И в результате нервного напряжения, которое не оставляло меня ни днем ни ночью, ко всем моим бедам прибавилась еще старая болезнь глаз. При малейшей головной боли перед моим взором время от времени появлялась какая-то пелена, которая ухудшала зрение, и поэтому я испытывал определенную неуверенность, а иногда и мучительное чувство страха.
Несмотря на это, у меня не было намерения откладывать поездку. Погода стояла хорошая и все еще осенняя, хотя время уже было к зиме.
Однако в среду днем поднялся сильный морозный ветер. Через час небо закрыли свинцовые тучи. Еще через час пошел снег. Весь четверг бушевала метель. Мне стало известно, что на некоторых линиях железной дороги остановилось движение поездов. Наступила пятница, а снег, не переставая, продолжал сыпаться с неба. Движение поездов прекратилось на всех линиях. Как же мне завтра ехать? И все же надо было ехать.
Чтобы не оставлять Ранину каких-либо сомнений на этот счет, я в тот же вечер послал ему вторую депешу, которая состояла всего из нескольких слов: „Несмотря на дорожные условия, прибываю, как объявлено, завтра, в субботу. Все приготовить!“
И вот наступило утро субботы. Метель наконец улеглась, но погода пр-прежнему оставалась неспокойной. Поскольку железнодорожное сообщение, как и ожидалось, все еще не действовало, мне не оставалось ничего иного, как отправиться в дорогу на санях. Как отчетливо стоит еще перед моими глазами картина последующих событий, господа!
Да, я и сейчас вижу все это перед собой: большие белые сани со сверкающими полозьями, Марфа и Корсо, две вороные лошади кубанской породы, резвые как огонь, который, казалось, вылетал из их раздувавшихся ноздрей, когда их запрягали. Бодро звенели колокольчики, словно в преддверии веселого путешествия — но этому путешествию суждено было стать наполненной ужасом дорогой в ад, дорогой, состарившей меня на много лет и надолго ввергнувшей мою душу в сети страшного наваждения.
Я рассчитывал на то, что примерно через пять часов буду на месте. Лошади были прекрасные, хорошо отдохнувшие и приученные по прежним зимам к долгим санным переходам. Правил ими я сам. Слуга — татарин Василий, мой единственный спутник, занял место в санях позади меня.
Мы быстро выехали за пределы города. Несмотря на огромное количество снега, который выпал в последние дни и образовал высокие сугробы, дорога, выметенная вьюгой, была легко различимой и ехать по ней не составляло труда.
Мы были в пути, наверное, уже около трех часов, когда погода неожиданно переменилась. Облака, казалось, не находили себе больше места на небе и стали зловеще опускаться на нас. Свет быстро померк, и блеклые, медленно наступавшие сумерки начали бороться с белизной снега.
„Метель!“ — вдруг услышал я крик Василия. И действительно — через несколько минут она началась, эта страшная зимняя буря русских просторов. Завьюжило, ветер засвистел и завыл сотней голосов. Снежный поток, увлекаемый метелью, словно стена вырос перед нами, преграждая путь. „Вперед! — непрерывно кричал я. — Марфа, Корсо, вперед!“ И принимался стегать их кнутом, пока моя рука, обессилев, не опускалась.