Роковая музыка (Музыка души)
Шрифт:
На сцену поднялся Бадди, слегка покачнувшись, как будто его пихнули.
Вплоть до этого момента мистер Клит считал, что толпа оглушительно орет. Теперь он понял, что это было неразборчивое бормотание в сравнении с тем, что разразилось теперь. И становилось все громче и громче, пока юноша стоял, слегка склонив голову.
— Но он ведь ничего не делает! — заорал мистер Клит в ухо Сумкоротому. — Чего они так радуются тому, что он ничего не делает?!
— Не могу сказать, сэр, — ответил Сумкоротый.
Он посмотрел вокруг на сияющие, сосредоточенные, голодные
Аплодисменты начали стихать, но возобновились с новой силой, когда Бадди поднял руку к грифу гитары.
— Он ничего не делает! — завизжал мистер Клит.
— Он пытается наколоть нас, сэр, — проревел Сумкоротый. — Мы не можем обвинить его в исполнении музыки вне Гильдии, если он и не играет.
Бадди поднял глаза.
Он уставился на публику так пристально, что мистер Клит невольно вытянул шею, пытаясь разглядеть, куда же смотрит этот ужасный парень.
Это было ничто. Небольшой его клочок располагался перед сценой чуть правее от них. Люди сбились в плотную массу по всему полю, за исключением этого клочка нетронутой травы прямо перед сценой. Он, казалось, и приковал к себе внимание Бадди.
— Ухухуху.
Клит прижал руки к ушам, но мощь приветственных криков пробудил эхо в самой его голове.
А затем, очень плавно, слой за слоем, они стихли и превратились в звук, который издают несколько тысяч очень тихо стоящих людей и который, как показалось Сумкоротому, был куда опасней всего предыдущего.
Глод взглянул на Клифа, Клиф состроил в ответ рожу.
Бадди так и стоял, уставившись на публику.
Если он так и не заиграет, подумал Глод, тогда это придется сделать нам.
Он прошипел Асфальту, который притаился поблизости:
— Телега наготове?
— Да, мистер Глод.
— Ты заправил лошадей овсом?
— В точности как вы велели, мистер Глод.
— Хорошо.
Тишина стала бархатной. И приобрела засасывающее свойство тишины, которую можно найти в кабинете Патриция, в святых местах и на дне глубоких каньонов, и которая вызывает в человеке неудержимое желание заорать, или запеть, или выкрикнуть свое имя. Это была тишина, которая требовала: заполни меня!
Во тьме кто-то откашлялся.
Асфальт услышал, как кто-то прошипел его имя откуда-то сбоку сцены. С величайшей неохотой он побрел в темноту, откуда Достабль подавал ему яростные сигналы.
— Помнишь ту сумку? — спросил Достабль.
— Да, мистер Достабль. Я положил ее…
Достабль держал в руках два небольших, но очень тяжелых ранца.
— Засунь их в нее и будь готов рвать когти со страшной скоростью.
— Да, это правильно, мистер Достабль, потому что Глод сказал…
— Выполняй!
Глод оглянулся. Если я выкину горн, шлем и эту кольчужную рубашку, подумал он, я еще смогу выбраться отсюда живым. Что он делает?
Бадди положил гитару на сцену и удалился за кулисы. Он вернулся прежде, чем публика успела понять, что происходит. Он нес арфу. Он вышел на край сцены и остановился.
Глод, стоящий к нему ближе всех, смог расслышать
— Толлько раз. Давай же. Толлько еще один раз. А я сделлаю все, что ты захочешь, видишь? Я запллачу за это.
Гитара издала несколько слабых аккордов.
— Я имею в виду ее, ты сллышишь? — сказал Бадди.
Еще один аккорд.
— Один лишь раз.
Бадди улыбнулся пустому пространству в толпе и начал играть.
Каждая нота была отчетлива, как звон колокольчика и проста как солнечный свет, так что проходя через призму мозга, она разбивалась на миллионы сверкающих цветов.
У Глода отвалилась челюсть. А потом музыка принялась раскручиваться в его мозгу. Не Музыка Рока, хотя они использовали одни и те же двери. Ручеек звуков волшебным образом возродил в памяти шахту, где он родился, и гномий хлеб, который мама выковывала на наковальне, и ту минуту, когда он впервые осознал, что влюблен [32] . Он вспомнил свою жизнь в пещерах под Медной Головой, до того, как город призвал его, и он так захотел оказаться дома, как не хотел ничего другого. Он никогда и не подозревал, что человек сможет так воспеть глубину.
32
У него до сих пор где-то хранился золотой самородок
Клиф отложил свои молотки. Те же самые звуки вливались в его корродированные уши, однако в его мозгу они превращались в разломы и вересковые пустоши. Когда чувства переполнили его душу дымом родного края, он сказал себе: как только все это кончится, я вернусь посмотреть, как там моя старая мамочка и больше никогда ее не покину.
Мистер Достабль обнаружил у себя в голове странные и приводящие в смятение мысли. Они касались вещей, которые нельзя ни продать, ни купить.
Профессор Современного Руносложения стукнул по хрустальному шару.
— Звук слишком слабый, — пожаловался он.
— Не загораживай. Я ничего не вижу, — сказал Декан.
Профессор уселся. Они уставились на маленькую картинку.
Это не похоже на Музыку Рока, — сообщил Казначей.
— Заткнись, — сказал Декан, шмыгая носом.
Музыка была печальна. Но эта печаль развевалась, подобно боевому флагу. Она говорила: вселенная выполнила свое предназначение, но вы-то все еще живы.
Декан, который был восприимчив как кусок разогретого воска, заинтересовался, сможет ли он научиться играть на гармошке.
Последняя нота истаяла в воздухе.
Аплодисментов не было. Публика размякла, как будто каждый слегка высунулся из непробиваемого панциря, в который он был закован, некоторые бормотали себе под нос что-то вроде «Да, вот оно как…» или «Я да ты, брат». Многие шмыгали носами, иногда попадая на соседей.
А потом реальность вступила в свои права, как это всегда и происходит.
Глод услышал, как Бадди очень тихо сказал:
— Благодарю тебя.
Глод наклонился к нему и проговорил, почти не разжимая губ: