Роковая неделя
Шрифт:
Ты применяешь наказания, ты только смягчил или изменил их форму. Дети боятся, будь это большое, маленькое или только символическое наказание. Понимаешь: дети боятся, — значит, наказания существуют.
Можно высечь самолюбие и чувства ребенка, как раньше секли розгами тело.
38. Наказаний нет, я ему только объясняю, что он плохо поступил. А как ты это объяснишь?
Скажешь, что, если не исправится, будешь вынужден его исключить? Наивный! Ты грозишь смертью! И не исключишь: тот, кого в прошлом году исключили, был больной, ненормальный,
Вызовешь опекунов на беседу — еще более изощренная угроза.
Ты грозишь, что заставишь спать в коридоре, есть на лестнице, наденешь на него слюнявчик — всегда грозишь наказанием ступенью выше тех, которые в ходу.
Иногда угрозы бесплотны, неопределенны:
«В последний раз тебе говорю! — Увидишь, все это плохо кончится! — Доиграешься, наконец! — Больше повторять не стану, делай что хочешь. — Теперь уж я за тебя примусь всерьез!» Само разнообразие оборотов доказывает, что они широко распространены, и добавлю, что ими злоупотребляют.
Иногда ребенок верит всецело и всегда хотя бы наполовину.
«И что только теперь со мной будет?»
Правда, воспитатель пока не наказал, ну а если накажет, то когда и как? Боязнь неизвестного, неожиданного. Если ты его наказал — он уже обрел душевное спокойствие, а если ты ему только пригрозил, то, проснувшись на другой день, он готов будет тебя возненавидеть за то, что ты его так мучишь.
Можно угрозами держать детей в полном повиновении и при отсутствии критического отношения к себе думать, что это мягкий способ воздействия, тогда как на самом деле невыполненная угроза большое наказание…
39. Существует ошибочное, основанное на поверхностном наблюдении убеждение, что дети быстро забывают печали, обиды и решения. Только что плакал — и уже смеется. Едва поссорились, как уже вместе играют. Час назад обещал исправиться, и снова шкодит.
Нет, дети долго помнят обиды, они припомнят тебе оскорбление, нанесенное год назад. А не выполняет вынужденное обещание потому, что не может.
Заразившись общим весельем, ребенок бегает и играет, но он вернется к своим невеселым думам в тиши — за книжкой или вечером перед сном.
Порой замечаешь, что ребенок тебя избегает. Не подбежит с вопросом, не улыбнется, проходя мимо, не войдет к тебе в комнату.
— А я думал, вы еще сердитесь, — ответит, если спросить.
И с трудом вспоминаешь, что на прошлой неделе ты сказал ему из — за какого — то мелкого проступка что — то не совсем приятное, несколько повысив голос. И самолюбивый или впечатлительный ребенок пережил в душе незаметно для тебя много неприятных минут.
Ребенок помнит.
Вдова в глубоком трауре, забывшись в шутливой беседе, громко рассмеется и тут же спохватится: «Ах, я смеюсь, а мой бедный муж…» Она знает: так надо. Ты быстро научишь детей этому искусству: сделай выговор, что он веселый, а должен быть грустным и сокрушенным, и он послушается. Мне не раз случалось видеть, как принимавший
Помни, есть дети, которые только прикидываются, что им все равно: пусть, мол, воспитатель не думает, что они боятся, огорчены, помнят. А если цель наказания — сбить с них спесь, так это уже для них становится делом чести. И это дети, которые, пожалуй, острее всего воспринимают и долго помнят.
40. Наказаний нет — только выговор, напоминания — слова. Ну а если под этими словами кроется желание опозорить?
«Взгляни, как выглядит твоя тетрадка! На кого ты похож! Ну и отличился! Погляди — ка, что он устроил!»
А публика — товарищи обязаны иронически улыбаться и выражать удивление и презрение. Это делают не все — и чем ребята честнее, тем они сдержаннее в выражении нелестного мнения.
Существует другой вид наказания: упорное пренебрежение, унизительное примирение с существующим положением вещей.
— Ты еще не съел? Опять последний? Опять забыл?
Посмотришь укоризненно, вздохнешь с отчаянием, махнешь безнадежно рукой.
Сознавая свою вину, правонарушитель вешает голову, а иногда, полный внутреннего бунта и неприязни, косится исподлобья на травящую его свору, чтобы при случае задать кому следует.
— Дай мне то, дай мне это, — чаще, чем другие, повторял один мальчик.
В довольно резкой форме я приструнил его за эту некрасивую привычку. Год спустя, записывая детские прозвища, я столкнулся с отголоском моего бестактного выступления — у этого мальчика было мучительнейшее для самолюбия прозвище: «Даймнеэто — попрошайка».
Высмеивание — большое и очень болезненное наказание.
41. Ты взываешь к чувствам.
— Так вот как ты меня любишь? Так — то ты выполняешь обещание?
Ласковой просьбой, добродушным укором, поцелуем в залог желанного исправления ты наконец добиваешься нового обещания.
А у ребенка тяжело на душе: признательный за доброту и великодушное прощение, беспомощный, часто не веря в исправление, он возобновил обещание, решив еще раз вступить в жестокий бой со своей вспыльчивостью, ленью, рассеянностью — с собой.
— А что будет, если я опять забуду, опоздаю, ударю, дерзко отвечу, потеряю?
Порой поцелуй налагает более тяжкие оковы, чем розга.
Разве ты не замечал, что если ребенок после данного обещания исправиться что-нибудь натворил, то уж держись: за первой провинностью следует и вторая, и третья?
Это боль понесенного поражения и досада на воспитателя за то, что, коварно вырвав у него обещание, он принудил его к неравному бою. И если ты вторично взовешь к его совести и чувствам, он тебя резко оттолкнет.
На гнев ты отвечаешь бурной вспышкой гнева, криком. Ребенок не слушает, он только чувствует, что ты выкидываешь его из своего сердца, лишаешь расположения. Чужой, одинокий — вокруг пустота. А ты в исступлении обрушиваешь на него все, какие есть, наказания: угрозу, упреки, насмешку и более существенные меры.