Роковое наследство (Опасные связи)

Майклз Кейси

Он поднял глаза, так как услыхал приближавшиеся шаги: его улыбка стала шире. Все будет прекрасно, и он уже простил Мелани в глубине души. Но все же да помилует Бог того, кто посмел положить глаз на его невесту. Он не был злопамятным человеком, однако совершенно не собирался спускать какому-нибудь наглому хлыщу. Как-никак, это был уже вопрос фамильной чести.

— Отец! — вскричал он, увидев человека, который был его главным учителем в вопросах совести, чести и справедливости.

Эдмунд Тремэйн, сильно одряхлевший с тех пор, как Люсьен уехал из дома, переступил порог музыкальной комнаты: он стоял, вместо того чтобы обнять сына, и его

руки безвольно как плети свисали по бокам. Люсьен в общем-то и не ожидал, что его отец, человек гордый и сдержанный в выражении чувств, ударится в слезы при его появлении. Но ведь он мог хотя бы улыбнуться? Мог бы сказать хоть что-нибудь?

В камине громко треснуло полено, и Мелани слегка взвизгнула при виде взметнувшегося снопа искр. Несколько томительных секунд ничто больше не нарушало тишину в комнате. Люсьен переводил взгляд с отца на свою невесту, и его сердце забилось чаще, так как обострившееся за годы войны чувство опасности кричало ему о том, что что-то здесь нехорошо. Что-то здесь было совершенно не так, как должно было быть.

— Отец?

— Так, — наконец промолвил Эдмунд холодным, безразличным тоном. — Мелани не ошиблась. Ты вернулся. И я не могу сказать, что ты похож на воина-победителя. По крайней мере, ты мог хотя бы потрудиться и соскрести с себя грязь, прежде чем являться сюда.

— Соскрести с себя грязь? — Люсьен потряс головой, не веря своим ушам и чувствуя, что на него накатывает какой-то животный страх. — Я знал, что тебя нельзя считать чувствительной натурой, но неужели это все, что ты можешь мне сказать после двух лет разлуки?! — Люсьен говорил еле слышно, голос его дрожал. Внезапно комнату словно наполнил серый туман, он скрыл все, кроме фигуры отца, тот стоял такой же холодный и неподвижный, как статуи возле парадного подъезда.

— Нет, Люсьен. Это не все, и в этом несчастье для нас обоих. Давай покончим поскорее с этим отвратительным делом, да? Хотя ты не очень-то баловал нас письмами, мы могли видеть твое имя в официально публиковавшихся списках — вплоть до нескольких последних месяцев. И до последней минуты я надеялся, что твое молчание и твоя отчаянная храбрость привели тебя к логическому концу, тем самым избавив нас от необходимости переживать этот ужасный момент.

Люсьен зажмурился, как бы пытаясь отгородиться от отца.

— Мне снится кошмар, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. Из его изможденного тела истекали последние силы. — Ничего этого не было. Я все еще валяюсь в той чертовой хижине, и мухи устроили на моем теле банкет, и мне ничего не остается, как впасть в забытье или же сойти с ума. Бред — это такая хитрая штука, чтобы спасти мозги. Пакер тоже считает, что лучше бредить, чем смотреть, как тебя пожирают заживо — один кусочек плоти за другим. Да, это так. Это просто очередной кошмар. — И он открыл глаза, чтобы снова увидеть отца. — Но где же мама? Почему она не участвует с нами в этом кошмаре?

— Постарайся выдержать это как мужчина, Люсьен. — Эдмунд Тремэйн задрал подбородок, и его взор впился в стоявшего на другом краю комнаты сына его жены. Лицо старика было совершенно бесстрастным. — В кошмаре оказался именно я, когда узнал, кем ты был — и кем ты не был. Мелани, дорогая, это слишком тяжело для тебя. Пожалуйста, оставь нас.

Люсьен вскинул голову, его чувства и тело снова напряглись, как перед опасностью.

— «Дорогая»? Ты не находишь, что это несколько странный способ обращения к невесте своего сына, отец?

Когда кошмар кончится,

он проснется и поймет, что это оказалось самым страшным из всего, что ему привиделось раньше. По спине его пробежали мурашки, ледяные, словно испанские клинки.

— И отвечай же на мой вопрос! Где мама? Черт бы тебя побрал, где моя мама?

Ответ Эдмунда был таким же холодным и безразличным, как могильная плита:

— Памела… твоя мать… умерла на исходе шестой недели после твоего отплытия на Полуостров. Такие новости обычно не сообщают в письмах тем, кто рискует жизнью, — даже если и есть надежда, что они дойдут до адресата. В любом случае я не счел это необходимым, коль скоро ты все равно не успел бы на похороны.

Люсьен содрогнулся, словно получил сильнейший удар.

— Нет!!! — вскричал он, прижимая руки к ушам, не желая ничего больше слушать. — Перестань! Этого не было! Я не верю в это! Я не хочу верить в это! Черт возьми, я же дома! Ну почему я не могу проснуться?!

Но Эдмунд продолжал свою речь, и каждое его слово падало словно ядовитое семя, а Люсьену ничего не оставалось, как слушать.

— О, если бы это был сон. Но это все истинная правда. Памела умерла…

— О нет, — простонал Люсьен, опускаясь на колени, словно моля о милосердии этого человека, в котором видел лишь надменность и отвращение: — О Боже, нет…

— Эдмунд, — жалобно воскликнула Мелани, положив руку ему на локоть, — тебе не кажется…

Эдмунд оттолкнул ее к двери, где она встала, обливаясь слезами. А он заговорил торопливо, словно стараясь поскорее изложить то, что считал нужным:

— Твоя мать умерла, предоставив мне самому разбираться с тем фактом, что она не была мне верна. — Каждое слово придавливало Люсьена все ниже к полу. — Предоставив мне самому разбираться с незаконнороженным сыном, которого подсунула мне двадцать три года назад. И для всех нас было бы лучше, если бы ты тоже умер, ибо вид твой мне отвратителен. Мелани теперь моя жена. И у нас есть сын — мой сын. Тебе больше нечего делать в Тремэйн-Корте, Люсьен. Я прикажу Бизли подать твою лошадь. Мы хотим, чтобы ты уехал.

Его мать — умерла?.. Нет!!! Его возлюбленная Мелани — жена его собственного отца? Невозможно. Невозможно!

— Отец… нет.. пожалуйста… нет. Это глупости. Это не может быть правдой. Этому нельзя быть правдой! Мелани?

Но никто не ответил. Никто не помог. Он был абсолютно, ужасающе одинок. И его отец, и Мелани ушли, предоставив его самому себе, израненного и беззащитного, измученного этим мрачным бредом.

— Мистер Тремэйн приказал подать вам свежую лошадь, так как ваша уже не способна везти вас сегодня ночью.

Люсьен поднял голову и увидал в дверях девицу по имени Кэт Харвей, с любопытством пялившую на него свои бесстыжие пустые глаза. И в его темных зрачках вдруг полыхнула дикая, свирепая ненависть. Это все она. Она была началом его кошмара.

— Ты! Что ты делаешь в моем кошмаре, черт тебя побери?! Вон отсюда! Вон!!!

Силы его иссякли, тело содрогалось от боли. Он рухнул на пол, сжимая голову руками, прижав колени к груди, — испуганный и дрожащий, как дитя.

— Мама… мама… Я дома… — бормотал он. Люсьен видел серые невыразительные глаза Кэт, несмотря на то, что изо всех сил зажмурился, чтобы не видеть ничего вокруг себя. Но эти проклятые глаза все смотрели на него и смотрели, они вонзались в него, пока не растворились в душном сером тумане, который, сгустившись, милосердно превратился во тьму, окутавшую его разум.