Роковое наследство
Шрифт:
– И все же ты наконец понял, что в сторожке ты видел не господина Ренье, а господина Мора, – докончила госпожа Канада. – Что, разве я не права?
Эшалот уставился на нее, разинув рот от удивления.
– Леокадия, ты умеешь читать мысли? – спросил он.
– Вот еще глупости какие! – проворчала Леокадия. – Это с самого начала было ясно. Иначе откуда он мог знать точный час, когда художник придет играть в живые картины с дамочкой легкого поведения? И почему он ушел, вместо того, чтобы самому принести подзорную трубу юной Ирен? Вдобавок они с беднягой Ренье очень похожи, так ведь? Ну, а что касается
– Вот тебе и борода, – в растерянности повторил Эшалот. – Нет, тебя не проведешь. Действительно, дня три спустя я случайно нашел у него в ящике фальшивую бородку, как две капли воды похожую на бородку Ренье. Как видишь, я говорю все без утайки.
– Чистосердечное признание, – наставительно произнесла госпожа Канада, – всегда приходится судам по душе. Продолжай!
– На следующее утро к очаровательной Ирен пожаловал господин Ренье. Вероятно, она сама велела ему явиться, послав записку. Я не имею привычки подслушивать у дверей, но тут, конечно, не удержался. Шевалье Мора затаился у себя, словно кот, подстерегающий мышь, так что я проскользнул на площадку незамеченным. Да, страшный это был разговор. Когда господин Карпантье был богат, его дочь воспитывалась в монастыре вместе с графинями и маркизами, в ней сразу угадывалась девушка из благородного семейства, и она, когда хотела, держалась с таким холодным и несокрушимым достоинством, что с ума можно сойти!
– Господин Ренье, – начала она ледяным тоном, – отныне мы с вами незнакомы. У меня есть все основания отказать вам от дома, – тут она слегка запнулась, вспомнив, вероятно, что ее «дом» – это единственная маленькая комнатка, – но мне не хотелось бы сейчас говорить о них. Я не опущусь до того, чтобы уличать вас во лжи. Скажу одно: прежде я никогда бы не усомнилась в вашей правдивости, никогда бы не заподозрила, что вы способны на недостойный поступок, но теперь я убедилась собственными глазами...
– Конечно, Леокадия, – прервал Эшалот свой рассказ, – она выражалась иначе, поизящнее, что ли...
– Едва ли это возможно, – проговорила госпожа Канада.
Эшалот улыбнулся, польщенный похвалой.
– Я, естественно, искажаю стиль беседы двух влюбленных, принадлежащих к высшему свету, но если бы ты потребовала более точно передать их слова, поверь, я бы справился. Трудности меня не пугают...
– Продолжай немедленно, – прервала его излияния госпожа Канада. – Пересказывай своими словами, только не останавливайся! Я хочу знать, что было дальше.
– Хорошо. Откровенно говоря, слышал я далеко не все, и поэтому мне будет проще передать тебе смысл их объяснения, а не пытаться пересказать его дословно. Ты, вероятно, уже догадалась, что поначалу господин Ренье ничего не понимал, и по его ответам было видно, что он принял все сказанное Ирен за злую шутку. Он по-прежнему говорил своей возлюбленной «ты», как повелось у них с детства. Она сказала, что подобное обращение оскорбляет ее. Он спросил, что это за шум подняла она из-за каких-то пустяков, и голос его задрожал от обиды. Она тут же ответила:
– Напрасно вы притворяетесь удивленным. Впрочем, останься я в неведении, вы обманывали бы меня еще многие дни и месяцы! Меня бросало в жар при
– К этому негодяю, что живет тут напротив! – в негодовании воскликнул господин Ренье.
– Потрудитесь выбирать выражения.
– И не подумаю! Я убью его как собаку!
И пошел, и пошел... Долгое время разговор был довольно громким. Признаться, я все хотел заглянуть в замочную скважину, но не мог – в скважине торчал ключ.
Внезапно они перешли на шепот. Минут пять мне вообще ничего не было слышно. По отдельным долетевшим до меня фразам я понял одно: речь идет о покойном Винсенте Карпантье. Один раз мне даже показалось, что разговаривают они о нем как о живом. Господин Ренье чуть ли не крикнул:
– Нет! Он пока еще не сошел с ума!
И вот вместо брани и упреков я вдруг услышал объяснение в любви – да такое пылкое и возвышенное, какого не сыщешь ни в одной пьесе, пускай даже самой романтической. Ну, в любви-то, ясное дело, объяснялся господин Ренье, а прекрасная Ирен молча слушала, и только по ее редким репликам можно было догадаться, что она плачет.
Господин Ренье говорил, что помнит ее ребенком, что когда-то он склонялся над ее колыбелью, ожидая ее первой улыбки, что ее матушка была прекрасной и доброй женщиной, настоящим ангелом, и что теперь она, наверное, глядит на них с небес с глубокой печалью. В Италии, в Риме, продолжал он, ему доводилось слышать, как негодяи без чести и совести заманивают в свои сети юных девушек, и те потом умирают, ибо не в силах вынести мук и позора.
Уверен, что при этих словах он опустился на колени и принялся ломать руки. Я притаился у двери, и сердце мое сжалось от боли. Я вспомнил о том, как ухаживал за тобой, думал о своей любви.
– Любимая моя, девочка моя, опомнись, – нежно уговаривал он. – Бедное мое обманутое дитя. Я ведь вижу, что нынешняя история – это только предлог. Моя Ирен не могла поверить подобной глупости. Так скажи, в чем моя истинная вина перед тобой, и я постараюсь загладить ее, постараюсь развеять все твои сомнения и тревоги. Как бы ни было, судьба моя, счастье мое, я буду любить тебя всю жизнь! Ты для меня священна.
Ирен, любимая, дитя мое, сжалься! Клянусь, я все забуду, я ни словом не упрекну тебя. Я всех прощу, я никого не стану убивать. Чем больнее ты меня ранишь, тем сильнее моя любовь.
Не знаю, тронула ли читателя страстная речь Ренье в вольном изложении Эшалота, но сам рассказчик не смог сдержать рыданий, а госпожа Канада извлекла из кармана большой клетчатый платок и приложила его к глазам.
– И правда, – пробормотала она, – эти прохвосты способны приворожить кого угодно. Нелегко спастись от их сетей. Но что же дальше? Что же ему ответила бедняжка?
– Да так, ничего особенного, – отозвался Эшалот. – Я потом кое-что понял. Ее-то как раз не приворожили... Но вернемся к нашей истории. Расстались они довольно холодно. Девушка была непреклонна, а к господину Ренье вернулось самообладание, и он откланялся сдержанно, как подобает настоящему мужчине. Я едва успел юркнуть в коридорчик, так внезапно он распахнул дверь, собираясь уходить.