Роковой срок
Шрифт:
– Это не пар, а дева-омуженка, – наконец-то определил он.
– Омуженка? – с неясным, знобким страхом изумился государь.
– Ужели ты не позрел всего одну персь?
– Не омуженка она – оборотень, служанка Тарбиты, – стряхивая мерзкий озноб, громко произнес он. – Я переярка бичом ударил, а вместо него нашел деву!
Волхв на него наставил посох и опустил плечи.
– Утешься государь, не ты ее засек.
– Как же не я?
– Не от твоей руки она смерть приняла. И приняла ли?..
– От чьей же?! Я в степи был один. И хортого зверя сам бил. Потом
Тут и досужий старец со зрящим посохом усомнился:
– Ну-ка разверни и покажи тело.
Ураган снял бич, раскинул полы плаща, и князья отвернулись, ибо взирать на обнаженную женщину, тем паче мертвую, было зазорно. Однако необычный вид одногрудой девы с мужским станом и любопытство перебороли и так уже обветшавший сарский стыд. Уставились, раскрывши заплывшие глазки, ибо никому еще не доводилось зреть омуженок.
Волхв же посохом над нею провел, пыхтя, сам склонился и осмотрел.
– Эта дева из племени мати, – заключил он. – По-нашему, омуженка... Позри, нет правой перси.
– Не бывало омуженок в нашей степи! Оборотень это! Сам видел ее в шкуре переярка.
– Не спорь со мной, государь, – рассердился старец. – Будь она оборотнем, на чреслах бы волчья шерсть осталась... И не казнись, она не Тарбите служит и не от твоего бича пала. Так что твой конь не споткнется на ровном месте.
– Откуда же она взялась, коли все их племя пропало? Должно быть, ты ошибся, старче!
– Тогда зачем звал, коль не веришь ни мне, ни посоху? Зрю волчий род Ариды!
Как он произнес имя омуженской царицы, известной по преданию, так Ураган содрогнулся, вдруг вспомнив о землетрясении.
Вот суть знака!
И князья, что уже осмелели и подобрались поближе к мертвой, отползли и заговорили вразнобой:
– Быть сего не может!
– Молва была, ушли они за Черемное море!
– У персов были!
– И персы истребили их!
– Не истребили, а рассеяли!
– Еще двести лет тому...
Зрящий волхв своим посохом о землю ударил.
– А разве вы не ведаете их коварства и хитростей?! Вы не верили, что и Дарий в наши земли придет! Коней и оружие ему продавали!
Сарские вельможи не грозности старца испугались, а слов его и примолкли. Волхв же обвел толпу бельмами и будто высмотрел Урагана.
– Не рассеялось племя мати! – заговорил угрюмо. – И доныне за Черемным морем живет. Ныне почуяли омуженки сарскую слабость и вернулись в наши пределы. Дарий наустил их отомстить за свое поражение! Ужель не зрите?.. Лазутчики, словно хортьи стаи, за кочевьем ходят! Улучат мгновение и ударят в спину. Ведь они не персы, их по степи не поводишь, как слепых! Все пути и ходы ведают! Потом и персы подоспеют, поживу разделить да над нашими мертвыми телами надругаться. Так и разорвут нашу землю конями!
Иноземного люда много бродило по сарским землям. Но не хортым зверем оборачивались, а то безродными бродягами, то заплутавшими купцами, то ходили под личиной чужестранных послов и путешественников. После поражения и изгнания персов их втрое прибыло, а выведывали они пути, дороги, тропы и броды в необъятной и неведомой миру стране, где от обилия и
С лазутчиками поступали, как с конокрадами: распинали на земле и прогоняли табун коней. То, что оставалось – мешок с раздробленными костями, было хортьей добычей.
Только о племени мати, об омуженках и молвы не слыхали за последние двести лет!
– Вели содрать кожу с ее ног и сжечь на огне. – Волхв ткнул посохом в покойную. – А мерзкий ее труп пусть утопят в болоте.
В былые времена казни подлежали даже мертвые омуженки, поскольку их изощренные хитрости и впрямь не знали предела. Они прикидывались умершими или убитыми, причиняя себе раны, а когда их привозили на кочевой стан или в город, чтоб предъявить тело и получить награду, внезапно вскакивали и резали засапожником князя или воеводу, а потом всех подряд, чем наводили ужас и панику.
Выслушав волхва, государь не стал тотчас же исполнять его советы, завернул тело в плащ и велел подручным созвать пастухов и стражников.
Пасли и охраняли табуны в основном родственные сарам парфяны, когда-то давно изгнанные из своей страны воинственными омуженками. Как всякие изгои, в чужой земле они брались за самый тяжелый и опасный труд, хотя не были рабами, и исполняли его с прилежностью и рвением, дабы заслужить похвалу, наем на следующее кочевье и возможность зимовать со своими семьями, поставив кибитки в голой сарской степи.
Когда Ураган собирал ополчение, а потом Скуфь, насильно отнимая паров у родителей, парфянские отроки сами приходили и клялись служить, не щадя живота своего. Но по строгому обычаю, ни воином ополчения, ни тем паче сарским витязем не мог быть наемник, да еще и парфянин, предки коего не сумели отстоять своей земли.
Несмываемая печать поражения, полученного от воинственных женщин, лежала на всем этом народе, хотя сменилось несколько поколений. Однако же государь с печальной завистью взирал на их проворных и ретивых паров, крепко сидящих в седле, искусно владеющих кнутами и засапожными ножами – иного оружия наемникам не полагалось. Они носили доспехи из воловьей кожи, защищавшие колени, бедра и руки от волчьих клыков, но не от мечей и стрел конокрадов, однако отважно бросались на них и запарывали насмерть.
В сей час, когда под рукой не было Скуфи и защитить кочевье в глубине степей было некому, Ураган вздумал нарушить обычай и ополчить парфян на омуженок.
– Кто из вас вчера засек кнутом этого человека? – спросил их Ураган.
Наемники и так были перепуганы тем, что их позвал сам государь да еще спрос учинил, поэтому они с молчаливым страхом взирали на труп и отрицательно мотали головами.
Парфяны и доныне ненавидели омуженок, помня свое унизительное поражение, однако никто из них не признал в мертвой воинственную деву мати, ибо прежде никогда не видывал, а слышал о них из своего предания. Скорее всего табунщики и стражники тоже принимали деву за мужчину, хотя ее косы свисали с края телеги.