Роковые огни
Шрифт:
— Разумеется, сошел! Ты смеялся надо мной, когда я предостерегала тебя против этой комедиантки и говорила, что ты не должен позволять дочери водиться с ней. Но того, что дело примет такой оборот, я, конечно, не подозревала до той минуты, пока не поняла, что Вилли, мой сын, влюблен в эту Мариетту Фолькмар! Я в ту же минуту насильно увезла его подальше от опасности и вернулась с ним в Бургсдорф; это и было причиной нашего внезапного отъезда, но я умолчала о ней, потому что считала любовь Вилли мимолетным увлечением. Мне показалось, что мальчишка совсем образумился, иначе
Лесничий, напротив, быстро забегал по комнате.
— И это еще не самое худшее! — кричал он. — Хуже всего та комедия, которую он играет здесь перед невестой! Моя бедная девочка каждый день ходит в Вальдгофен, утешает, помогает своей подруге, как только может, а жених бегает следом за ней и пользуется этим для свиданий. Это Бог знает что такое! Нечего сказать, хорошо ты воспитала своего примерного сынка!
— Уж не думаешь ли ты, что я прощу ему это? — воскликнула Регина. — Он мне ответит, для того я и приехала. Я ему покажу!
Она подняла руку, как бы собираясь принести обет мщения, а Шонау, продолжая носиться по комнате, повторил, фыркая от гнева:
— Да, мы ему покажем!
Вдруг открылась дверь, и в комнате появилась обманутая невеста, Антония фон Шонау, спокойная и рассудительная, как всегда, и проговорила невиннейшим голосом:
— Я только что узнала о твоем приезде, милая тетя! Добро пожаловать!
Вместо ответа с двух сторон раздался сердитый вопрос:
— Где Виллибальд?
— Он сейчас придет; он зашел на минутку к садовнику, потому что не знал о приезде матери.
— К садовнику? Конечно, опять за розами, как тогда? — вспыхнула Регина.
Лесничий же, раскрывая объятия, растроганно воскликнул:
— Дитя мое, мое бедное, обманутое дитя!.. Подойди ко мне! Дай обнять тебя твоему отцу!
Он хотел прижать дочь к груди, но в это время с другой стороны подоспела Регина и также потянула ее к себе, восклицая тем не менее трогательно:
— Мужайся, Тони! Тебя ждет страшный удар, но ты должна вынести его! Ты должна показать своему жениху, что от всей души презираешь его и его измену!
Такое бурное участие могло испугать кого угодно. К счастью, Антония обладала крепкими нервами. Она высвободилась из двойных объятий, отступила назад и произнесла спокойно и решительно:
— Я вовсе не намерена презирать Вилли. Собственно говоря, он только теперь начинает мне нравиться.
— Тем хуже! — возразил Шонау. — Бедное дитя, ты еще ничего не знаешь, ничего не подозреваешь! Твой жених стрелялся, дрался на дуэли из-за другой.
— Я знаю, папа!
— Из-за Мариетты! — пояснила Регина.
— Я знаю, милая тетя.
— Он любит Мариетту! — закричали оба в один голос.
— Я знаю все... уже целую неделю знаю все.
Эти слова потрясли разъяренных отца и тетку. Они замолчали и растерянно уставились друг на друга.
Между тем Тони продолжала с непоколебимым
— Вилли признался мне во всем сразу же, как только приехал. Он говорил так хорошо и задушевно, что я плакала — так была тронута. В то же время пришло письмо от Мариетты, в котором она просила меня простить ее; оно было еще трогательнее. Мне ничего не оставалось, как вернуть жениху свободу.
— Не спросив нас? — воскликнула Регина.
— Да это ничего бы не дало в данном случае, — спокойно возразила Антония. — Не могу же я выйти замуж за человека, объявившего мне, что любит другую! Поэтому мы втихомолку расторгли нашу помолвку.
— Вот как! А я узнаю об этом только теперь? Вы стали чересчур самостоятельны! — сердито проворчал отец.
— Вилли хотел на следующий же день сказать тебе, папа, но после такого объяснения он не мог бы больше оставаться здесь, а в это время как раз заболел доктор и приехала Мариетта. Она была в страшном отчаянии, а у Вилли сердце разрывалось при мысли о необходимости оставить ее наедине со своим горем и уехать, не зная, какой оборот примет болезнь. Поэтому я предложила ему молчать, пока опасность не минует, и каждый день стала ходить в Вальдгофен, чтобы дать Вилли возможность видеться с Мариеттой и утешать ее. Они оба крайне благодарны мне и уже дали мне прозвище ангела-хранителя их любви.
Регина стояла прямо и неподвижно, как соляной столб. Шонау же сложил руки и проговорил с тяжким вздохом:
— Ну, благослови, Боже, твое доброе сердце, дитя мое! Ничего подобного в своей жизни я не видел. Однако, надо признаться, вы ловко обработали дельце! Так ты совершенно спокойно сидела и смотрела, как твой жених нежничал с другой?
Антония недовольно покачала головой. Очевидно, роль ангела-хранителя очень нравилась ей и нисколько не казалась трудной, так как ее чувство к жениху с самого начала было весьма холодным.
— О нежностях и речи не было; для этого доктор был слишком болен, — возразила она. — Мариетта все время плакала, а мы только и думали о том, как бы утешить ее. Теперь вы видите, что меня вовсе не обманывали и что Вилли действовал открыто и честно. Я сама потребовала, чтобы он не говорил вам еще некоторое время, и, собственно говоря, ведь дело касается только нас двоих...
— Ты находишь? Так нас оно ничуть не касается? — гневно перебил ее лесничий.
— Нет, папа. Вилли говорит, что в таком деле как женитьба не следует думать о родителях.
— Что говорит Вилли? — переспросила Регина, которой такое заявление вернуло дар речи.
— Что для того, чтобы вступить в брак, нужно любить друг друга, и в этом он прав, — объявила Тони с необычайной живостью. — При нашей помолвке о любви и речи не было, собственно говоря, нашего мнения даже не спрашивали; но во второй раз я этого не потерплю. Я только теперь вижу, как прекрасно, когда двое людей всем сердцем любят друг друга, и как удивительно переменился Вилли под влиянием любви! Теперь и я хочу, чтобы меня любили, как Мариетту, а если я не встречу человека, который полюбит меня точно так же, то и вовсе не выйду замуж.