Роксана. Детство

Колч Агаша

Ага… я мгновенно зацепилась за полезную информацию.

— Прости, что накричала. Не знала я об этом, — искренне повинилась перед домовым. — А скажи, уважаемый, если к этой стене пристрой со стороны улицы сделать да обустроить его под мыльню и уборную, то возможно ли будет слив сделать в тот проход подземный?

Домовой подумал, подёргал себя за бородку, всмотрелся в стену и пол, так, словно изучал возможности строения, и кивнул.

— Можно. Хитро, хозяюшка, задумала. Ишь, мала-мала, а кумекаешь, — Аким мне подмигнул весело, а потом,

посерьёзнев, добавил. — Только я вот бы чего посоветовал… Слушать-то будешь?

— Конечно! Только дураки добрых советов не слушают, а ты сам сказал, что я не дура.

— Так вот… Пристрой делать надобно не на одну мыльню, а ещё и на комнату. Тесно живёте, повернуться негде. И печь ставить так, чтобы грела сразу и избу, и пристрой.

— Дельно сказал, — согласилась я. — Вот заработают мои мужички денег — и займёмся стройкой. А пока хочу землицы или прикупить, или в аренду взять, работников нанять, опять же. Весна не за горами, пора посадками озаботиться.

— Да сколько ж лет-то тебе, хозяюшка? — всплеснул руками Аким. — Словно не с дитём малым беседу веду, а с помещицей многоопытной.

Я хитро улыбнулась и тоже подмигнула домовому:

— Не ты ль недавно меня ведуньей называл? А ведуньи они что?

— Что? — уставился на меня Аким, ожидая ответа.

— Ведают! То есть знают.

Хотелось мне щёлкнуть домового по носу легонько, но сдержалась. Обидится ещё, а мне с ним в мире, согласии и дружбе жить надо.

— Давай чай заварю, — предложил домовой, убрав свои вещи назад в короб, — и кашу подогрею.

— Сделай, подогрей… Бабушка скоро вернётся, а мы её горяченьким встретим, — но вспомнив, какая невкусная каша в чугунке, поморщилась. — Только каша та уже в зубах навязла. Третий день едим. Опостылела.

— А ништо! Не кручинься, хозяюшка, мы её сдобрим, и за уши от тарелки не оттянешь, — пообещал Аким, суетясь у очага.

— Так нечем. Все запасы к концу подошли, в лавке, говорят, тоже пусто. Марфу объедать стыдно ¬— у них и самих лишнего нет. Соседи бойкот объявили и не хотят продавать нам ни молока, ни яиц, — рассказывала я домовому о нашем горестном положении.

— Есть у меня кой-какой запасец, — признался Аким. — Что ж я за домовой, если у меня личной кладовочки не будет? Вот сейчас по амбару помету, по сусекам поскребу, глядишь, на ужин и соберётся. А завтра другой день будет и новая пища.

Где та кладовочка, я спрашивать не стала. Каждое существо имеет право на личное пространство.

Пока домовой управлялся с ужином, я задумалась о том, как мне легализовать появившуюся в доме нечисть.

— Аким? — позвала я увлечённого готовкой мужичка.

— Ась? — отозвался тот.

— Скажи, дружочек, а ты всем показываешься? Скоро вернётся бабушка, а тут у нас сковорода сама жарит и чай сам по себе заваривается. Она дама нервная, не хотелось бы пугать её.

— А она у тебя кто? — домовой глянул через плечо, заметил непонимание на моём лице и спросил иначе: — Она маг?

— Маг огня.

Только слабый.

— Сила не важна. Главное, что дар присутствует. Значит, по моему желанию увидеть сможет. Это ты всех помощников и увидеть, и призвать можешь, — Аким вновь повернулся к очагу, и я только расслышала: — надо же, ведунья. И откуда только взялась?

— Откуда и все, — насупилась я.

Отчего-то мне не понравилось быть ведуньей. Они тут через одного маги, а я как лохушка и тёмная знахарка — ведунья.

На крыльце, отряхивая с ног снег, кто-то затопал. Ещё через минуту в клубах холодного воздуха в избу вошла Глафира. Щеки от лёгкого мороза и прогулки раскраснелись, глаза блестят, капельки растаявших снежинок бриллиантовой россыпью повисли на волосах вокруг лица. Хороша! Интересно, почему она замуж не вышла после смерти мужа?

— Как вкусно у нас пахнет. Это ты сама готовить взялась? А из чего? — опекунша присела на табуреточку у двери, чтобы разуться, глянула в сторону очага и замерла.

— Ба, ты не пугайся. Это Аким — наш домовой. Он сегодня из спячки вышел, и вот… — я тараторила, стараясь отвлечь внимание Глафиры на себя.

Но женщина уже отошла от шока и даже улыбалась.

— С детства мечтала домового увидеть, — сказала она, прижимая к груди снятый ботинок. — Нянька столько сказок о вас рассказывала, любезный… Аким, да?

Мужичок подошёл немного ближе и поклонился, так же, как кланялся при знакомстве со мной. Рука у груди, ножкой шаркнул.

— Аким, хозяйка. Буду рад служить вам и вашему дому.

Глафира на минутку задумалась, словно вспоминая что-то, а потом торжественно ответила:

— Домовой-домовой, принимай под руку мой дом. Веди хозяйство справно, платить стану исправно. Молоком и печевом… — тут она прижала руку к губам, глаза сделались несчастными, — а дальше не помню.

— Не кручинься, хозяйка. Главные слова ты сказала, — ответил Аким и ещё раз поклонился.

В кладовке у домового нашлось сало, кусочки которого он обжарил до мягких шкварок. Добавил к ним нарезанный лук и морковь, протомил всё вместе до золотистости и бухнул к ним остатки каши, перемешал, прогрел и…

Перловка, в принципе, мне нравилась. Но не в таком количестве и качестве, как я ела эти три дня. Аким же совершил волшебство: простыми продуктами и простыми действиями превратил надоевшую кашу в блюдо высокой кухни.

— Как же вкусно-то! — нахваливала Глафира, а я только молча кивала.

Все эти дни мы друг перед другом делали вид, что едим с удовольствием, оставаясь полуголодными.

За чаем я со стыдом вспомнила, что не спросила о том, как дела у Марфы.

— Вовремя травницу привели. Она и не подумала отказываться. Напротив, ещё и накричала, что баба-дура и надо было бы раньше корову показать. Но, осмотрев Зорьку, пообещала, что постарается и сделает всё возможное. Я хотела было остаться помочь, но Параскева меня погнала домой, наказав не мешаться. Строгая такая…