Роксана. Детство

Колч Агаша

Глафира, выходя из ступора, всплеснула руками:

— Роксаночка-детка, да зачем он нам?

— Чтобы все разом поместилось, — бодро ответила я. — Смотри, сколько у тебя платьев, постельное бельё опять же. Рукоделие своё здесь оставишь? Моя одежда, книги, тетради, игрушки. Зачем нам несколько сундуков, когда можно все в один сложить? — я подошла к Глафире, обняла за талию, прижалась головой к боку. — Ба, этот монстр дорог мне как память. Пусть я совершенно не помню родового поместья, но он часть той жизни. Да и здесь я столько времени спала

на нём. Жалко бросать.

Одинокая слезинка покатилась по щеке княгини. Должно быть, что-то трогательное вспомнила, вздохнула я, глядя на бабушку.

— Управится ли Аким с такой тяжестью? — согласившись сложить скарб в сундук, забеспокоилась Глафира.

— Так мы с Прасковьей поможем, — беззаботно отмахнулась я от тревог.

— Прасковья Вадимовна согласилась на переезд? — от неожиданной новости женщина чуть было не села на корзинку с мотками ниток и спицами. Хорошо бдительный и расторопный Аким выхватил её в последний момент из-под попы хозяйки.

— Согласилась. И ближе к вечеру жду её с вещами. Как только приедет, так и пойдём домой. Ты не против, родная? — я ласковым котёнком крутилась около бабушки, желая хоть как-то утешить и отвлечь от грустных мыслей.

— Не против, — княгиня привлекла меня к себе, поцеловала в макушку. — Ты правда считаешь виллу нашим домом?

Отстранилась чуток, чтобы, глядя в глаза, сказать:

— С первой секунды, как увидела дом, участок, пляж, я поняла, что хочу там жить. Мне кажется, что нет лучше места во всём мире, — говорила искренне, эмоционально, но вдруг вспомнила вчерашние слова Прасковьи о моём напоре и спохватилась, что я не одна: — А тебе не нравится поместье?

Ответ был немного грустным и несколько не таким, как хотелось бы:

— Мне нравится быть с тобой рядом, лапушка. Вилла уютная и удобная для жизни. Парк, пляж, сад… всё отличается от привычного, но очень мило. Главное, что ты счастлива, Роксаночка.

Ну вот… опять она не своей жизнью живёт, а моей. Неисправима! Но я люблю её всем сердцем.

Пожалуй, не меньше, чем свою бабушку из прежней жизни.

— Яр, может быть, всё же с нами? — ещё раз спросила я бывшего дворового.

Но тот только отрицательно головой покачал.

— Главное, Рыжика не забирайте. Сроднился я с ним. А причуды Петра Андреевича… так мне не привыкать. Прежний хозяин тоже чудаком-учёным был, такие фордыбачи порой учинял, что потом и сам диву давался. На том и сгинул. Но я теперь уже опытный, присмотрю.

Мы сидели во времянке и ждали Прасковью. Монстровидный сундук, заполненный под завязку нашими вещами, ждал своего часа посреди двора. Дождь прекратился, и даже солнышко проглядывало сквозь тучи, подсвечивая то дальний лес, то блестевшую от влаги траву.

— Смотрите, радуга! — ткнул пальцем в небо Аким.

— Двойная — к счастью, — прокомментировал явление Яр. — Хороший знак в дорогу.

Пока мы любовались радугой, к ограде подъехала телега, на которой сидела Прасковья. Рядом с ней на повозке

стоял небольшой сундук, два узла и книги, связанные стопками.

— Тпру-у-у-у! Слезай, приехали! — объявил заросший по самые глаза мужик и спрыгнул на землю. — Куда носить прикажете, мадама?

Он окликнул Глафиру, и княгиня, не отводя взгляда от целительницы, показала в сторону сундука.

Прасковья, завидев нас, кивнула с грустной улыбкой и ухватила узел. Обе женщины тайком посматривали то на дом, то на теплицу. Должно быть, надеялись, что Пётр хотя бы проводить выйдет, но тот даже носа не показывал. Дамы страдали.

Грустный отъезд получается, — констатировала я, глядя на происходящее. — Надеюсь, что обживаться веселее будем.

Когда вещи всех отъезжающих были собраны в одну большую кучу, Глафира решила, что пора открывать портал.

Капелька силы, влитая для активации в амулет — и вот уже посреди двора световой овальной рамой зияет проход. В него, как в открытое окно, лёгкий ветерок задувает ароматный воздух, настоянный на цветах, травах, созревающих фруктах и сосновой хвое.

Даже глаза прикрыла, вдыхая горячий и вкусный, словно от свежеиспечённой сдобы, дух.

Резкий толчок и падение в непросохшую холодную лужу мгновенно приводит в чувство. Пока дамы суетились около поклажи, а я млела, предчувствуя возвращение, папенька потихоньку выбрался из дома и прокрался к порталу.

Кажется, Пётр решил не только воспользоваться переходом, но и перехитрить нас захотел. Уже нагнулся, чтобы амулет, лежащий на земле, схватить. Сейчас ещё один шаг — и он в моём поместье, щелчок артефакта, и проход закроет. Он там, а мы здесь… и что последует за этим, не известно.

Может быть, постарается документы на себя оформить, может, шантажировать начнёт. С этого человека всё станется.

Но в планы папеньки ворвалась поправка в виде оскаленной собачьей морды. Дружок внезапно появился на пути прохиндея и тихо, но очень убедительно зарычал, демонстрируя, что враг — каковым он считал Петра — не пройдёт.

Мужчина замер. Моего пса он недолюбливал с первого дня. Ворчал, что от него всюду шерсть, что мечеными углами воняет, что жрёт без меры, а толку от него нет, что кобель постоянно лежит на его пути, так что по двору не пройти, не наткнувшись на «облезлую шавку».

Дружок был мудрее. Не от страха, а ради спокойствия он выбирал для лёжки самые дальние и тихие места, на брань в свой адрес никак не реагировал. Разве что морщился и вздыхал, когда голос папеньки становился визгливым.

И вот они встретились по разные стороны неширокого портального прохода. Петру надо или напролом идти, или повернуть назад; он замер, не решаясь ни на одно, ни на другое. А время утекает, энергия амулета не бесконечна, застрять здесь желания нет. Поэтому встаю из лужи, подхожу к Петру, которого не могу больше даже мысленно называть отцом или папенькой, и спокойно забираю из его руки амулет.