Роксолана Великолепная. В плену дворцовых интриг
Шрифт:
– Господин Искандер-эфенди будет здесь до тех пор, пока Повелителю не станет лучше, но ему самому тоже нужен отдых…
– О Аллах! – несчастный лекарь не знал что и думать.
…Потянулись тревожные минуты ожидания. Несмотря на возражения Хамона, Роксолана еще раз вливала в рот Сулеймана лекарство поцелуем.
Зато к тому времени, когда приехали Михримах с Гекче, султану уже можно было разжать зубы, чтобы напоить приготовленным противоядием. Поможет ли, не поздно ли?
Хамон и Гекче старались делать вид, что все в порядке, но по тому, как они тревожно переглядывались между
– Госпожа, противоядие подействует нескоро. Нужно ждать…
И снова она сидела, держа безжизненную руку в своих руках, поглаживала, уговаривала не покидать ее, вспоминала счастливые минуты совместной жизни. Дыхание Сулеймана немного выровнялось, испарина пропала, но что-то во всем его теле, в сжимаемой ее ладонями руке было не так.
Она вдруг поняла: Сулейман дышит, несомненно, он жив, но рука безжизненна и тело странно вытянулось и…
– Господин Хамон?
– Госпожа?..
– Что с Повелителем? Только не лгите, я же вижу. Он жив и словно мертв. Что это?
– Госпожа… противоядие подоспело слишком поздно, это не вина Гекче… но…
– Говорите!
– Повелитель может остаться парализованным частично или даже полностью.
Роксолана сжала виски пальцами. Вот почему его рука безжизненна! Неужели Сулейман действительно может остаться вот таким бревном? Когда-то в детстве она видела такое, соседку разбил паралич, она лежала, молча вращая глазами, полными ненависти к окружающим, потому что они были свободны, а она зависела от всех.
Отчаянье захлестнуло настолько, что захотелось просто выть. Может, лучше было вовсе не давать противоядие? Тогда Сулейман просто умер бы и не мучился, а теперь, если выживет, но останется неподвижен, простит ли он ее?
Рядом стояли притихшие Хамон и Гекче. Что они могли еще сказать, чем утешить? Никто в целом мире не мог сейчас утешить несчастную женщину.
Сколько прошло времени, не мог бы сказать никто, Сулейман дышал уже ровно, но жизни ни в его теле, ни в его лице не было. Поплакать бы, уткнувшись даже в это безжизненное тело, но она и этого не могла себе позволить. Сидела, сама безжизненная, но внутри постепенно росло: бороться надо до последнего! Вдруг вскинула голову:
– Пока ничего не решено! Мы будем делать все, что возможно, только нельзя, чтобы об истинном положении дел узнали враги. Вы сможете объяснить толково?
Хамон кивнул:
– Скажем, что Повелитель пока под действием опиума, поскольку ему нужен отдых.
– Да, утром покажем Повелителя лекарям, чтобы убедились, что он дышит ровно. Можно даже впустить сюда кого-нибудь, например, Великого визиря. А там увидим…
– Вам нужно отдохнуть, госпожа. Хотя бы рядом прилягте.
– Да.
Но прилечь не смогла, все сидела, держа безвольную руку в своих ладонях, и пыталась понять, что ей делать. К рассвету решение не изменилось: пока никому ничего не сообщать, Аллах милостив, он может вернуть Сулейману способность двигаться.
Кара-Ахмед-паша с трудом скрывал свою радость, он все прекрасно понял: ненавистная ему султанша просто скрывала смертельную болезнь, если не вообще саму смерть султана. Великий
Не успел отойти пару шагов от комнаты, где султанша объявляла о болезни Повелителя, бочком подкатил Али Ибрагим-паша:
– Кара-Ахмед-паша, нужно созвать Диван…
Руки сложены на животе, словно стоит перед Повелителем, взгляд в пол, голос вкрадчивый… Кара-Ахмед мысленно усмехнулся: побежали крысы с тонущего корабля?
Но он был не готов проводить Диван, пока не знал, как быть, покачал головой:
– Не следует торопить события… Повелитель болен, но это не значит, что власть скоро сменится… Аллах милостив и позволит Повелителю выздороветь быстро.
Про себя добавил: или вообще не выздороветь.
Али Ибрагим-паша закивал, соглашаясь:
– Да продлит Аллах дни нашего Повелителя…
Он все понял правильно: рисковать и торопиться не стоит.
Но Кара-Ахмед-паша не желал торопиться вовсе не потому, что надеялся на выздоровление султана, просто не был готов к такому повороту событий, не было преемника. Наследник, конечно, был, в день казни шехзаде Мустафы им назван старший из оставшихся в живых сыновей Хуррем шехзаде Селим, но это совсем не тот султан, которого хотел бы видеть на троне сам Великий визирь. И второго сына Хуррем шехзаде Баязида тоже не желал признать своим Повелителем. Тем более, ни один из них его само Великим визирем не оставит.
Кемальзаде Мустафа Челеби напомнил о себе:
– Визирь, в Манису умчался гонец к шехзаде Селиму…
– Все верно, наследнику должны сообщить о том, что султан болен.
– Но зачем нам здесь наследник?!
Секретарь глуп, разве можно обсуждать такие вопросы во дворце, где уши есть у всего? Сделал знак следовать за собой, но по пути все же не выдержал:
– Пусть едет, в пути убить легче, чем здесь.
– Шехзаде убить?
Удивительно, секретарь имперского совета Кемальзаде Мустафа всегда отличался умом, но если у него нет и доли той ловкости, которая жизненно необходима царедворцу, то он скорей опасен со своим прямолинейным умом, чем полезен. Над этим стоило подумать.
Кара-Ахмед-паша поморщился:
– Никто никого убивать не намерен, я говорю о том, что наследнику в пути нужно быть осторожным.
Он ушел, не оборачиваясь и больше не приглашая за собой. А Кемальзаде Мустафа остался стоять столбом. Неужели задумано страшное: по пути из Манисы в Стамбул убить шехзаде Селима? Но какой в этом прок самому Великому визирю, ведь тогда наследником станет шехзаде Баязид, а уж он терпеть не может своего дядю Кара-Ахмед-пашу.
И все же…
Некоторое время он метался, пытаясь понять, что же делать. Сам Кемальзаде Мустафа не слишком любил обоих принцев, и если Повелитель не выживет (секретарь невольно прошептал молитву о долгих днях жизни султана), ничего хорошего лично ему ждать не стоит. А если Кара-Ахмед-паше удастся уничтожить шехзаде одного за другим? Кемальзаде в ту минуту думал вовсе не о судьбе империи, а о своей собственной, вдруг ужаснувшись пониманию, что теперь он тоже во всем замешан, и Кара-Ахмед-паша лично его в живых не оставит наверняка, слишком много знает!