Рольф в лесах
Шрифт:
Куонеб с Рольфом поспешили туда и увидели, что Скукум заливается яростным лаем под толстым и высоким можжевельником. Они было погрешили на дикобраза, но через несколько шагов увидели на земле крупную пуму, которая, нисколько не встревожившись, карабкаться по стволу не пожелала и не обращала на пса никакого внимания — иногда только морщила нос, шипела или ворчала, если Скукум подскакивал слишком близко.
Однако появление охотников придало делу другой оборот. Пума подняла голову и одним прыжком взлетела на широкую развилку, а доблестный Скукум упёрся в ствол передними лапами и недвусмысленно пригрозил, что вот сейчас доберётся до неё и разорвёт в клочья.
Пумы редко показываются на глаза людям, а тут ещё им представилась
После второго круга Куонеб сказал Рольфу:
— Швырни в неё чем-нибудь. Надо её согнать на землю.
Рольф с детства умел метко бросать камни, но все они были скрыты под снежной толщей. Однако неподалёку из-под скалы бил незамерзающий ключ, и снег вокруг него весь пропитался водой. Рольф слепил увесистый снежок и изо всей мочи запустил им в пуму. По воле случая крепкий шар угодил ей прямо в нос, так что она от удивления спрыгнула с развилки.
Скукум сразу же подскочил к ней, но небрежная оплеуха заставила его запеть другую песню, а пума тем временем большими скачками исчезала из виду. Неустрашимый Скукум ринулся за ней, визжа и лая как безумный.
Пуме он так надоел, что она вспрыгнула на невысокое дерево — вовсе не от страха, а от желания избавиться от назойливого пса, но Скукум тотчас проложил вокруг дерева утоптанную собачью тропу. Теперь охотники соблюдали большую осторожность: двигались бесшумно и прятались за стволами. Пума была всецело поглощена наглым поведением неведомого зверька и не заметила, как Куонеб подошёл совсем близко, положил ствол ружья на сук, прицелился и выстрелил. Когда дым рассеялся, они увидели, что пума лежит на спине, судорожно дёргая лапами. Скукум храбро вцепился ей в хвост. «Моя пума! — казалось, восклицал он. — Где уж вам без меня!»
Пума в оленьем загоне — тот же волк в овчарне. До конца зимы она, возможно, перебила бы всех оленей на этом болоте, хотя съесть не смогла бы и десятой их части. Таким образом, эта охота оказалась удачной и для оленей, а не только для Куонеба. Выделанная же великолепная шкура в последующие годы занимала немало почётных мест.
43. День отдыха в лесу
Рольф старался соблюдать воскресенье, как учила его мать, и Куонеб не возражал. Любопытно, что краснокожие были куда более терпимы к верованиям белых, чем белые — к их.
Песни, которыми Куонеб приветствовал солнце и заклинал духов, усы животных и щепотки табака, которые он сжигал, Рольфу представлялись безобидными суевериями. Называйся они молитвами и ладаном, он относился бы к ним с большим почтением. Сам же он не любил, чтобы Куонеб по воскресеньям (дням Господним!) охотился или работал топором, и индеец считался с тем, в чём видел одни пустые выдумки. Но раз уж Рольф воображает, будто работа в этот день — «вредное колдовство», пусть будет по его. Так воскресенье стало днём отдыха в лесу, но Куонеб превратил его в день воспоминаний и песен.
Как-то вечером в воскресенье они сидели в хижине у пылающего очага, а снаружи буран сотрясал дверь и оконную раму. Белоногий хомячок, чьё семейство обосновалось в хижине, проверял, как близко можно подбежать к носу Скукума и не попасть в зубы. Рольф наблюдал за его игрой. Куонеб лежал на груде оленьих шкур с трубкой во рту, упираясь головой в раму кровати, а руки заложив под затылок.
В хижине царило дружеское спокойствие. Внезапно Рольф спросил:
— Куонеб, а ты был женат?
— Ак! — коротко ответил индеец.
— И где вы жили?
— В Мьяносе.
Рольф не посмел больше ни о чём расспрашивать. Он понимал, что одно движение может распахнуть дверь или заложить её двойным засовом, и прикидывал про себя, как всё-таки вызвать Куонеба на откровенность. Скукум всё ещё мирно посапывал.
Рольф сидел совсем рядом, и впервые музыка краснокожих открылась ему с совсем новой стороны — ведь до сих пор Куонеб пел либо в отдалении, либо ограничивался короткими заклинаниями. А теперь лицо его просветлело, и, подыгрывая себе на барабане, он выводил удивительно красивую мелодию «Войны Калускапа с колдунами», сопровождавшуюся горловыми трелями, и дух его народа засиял в глазах певца. Потом он запел песню влюблённых «Каноэ из коры»:
Загорелись звёзды, выпала роса. К милой я плыву в каноэ из коры.А потом колыбельную «Злой медведь тебя не схватит».
Умолкнув, Куонеб уставился в огонь. После долгого молчания Рольф нерешительно сказал:
— Моей матери понравились бы твои песни.
Расслышал ли Куонеб его слова или нет, он, во всяком случае, почувствовал дружескую симпатию, которая их продиктовала, и ответил на вопрос, заданный час назад:
— Звали её Гамовини, потому что она пела, как ночная пташка над Асамуком. Я привёл её из жилища её отца в Сагатуке. Мы жили в Мьяносе. Она делала красивые мокасины и корзинки, а я ловил рыбу и добывал пушнину. И мы ни в чём не нуждались. А потом у нас родился сын. У него были большие круглые глаза, и мы назвали его Вивис — «наш совёнок». Мы были очень счастливы. Когда Гамовини пела маленькому, мир словно заливали солнечные лучи. Однажды, когда Вивис уже научился ходить, она оставила его со мной, а сама пошла в Стэмфорд продавать корзины. В порту стоял большой корабль. Человек с него сказал ей, что матросы купят все её корзины. Она ничего не опасалась. А на корабле её схватили, сказали, что она беглая рабыня, и заперли, пока корабль не отплыл. Я ждал, а она всё не возвращалась, и я посадил Вивиса себе на плечи и быстро пошёл в Стэмфорд. Кое-что мне удалось узнать, но все говорили, что не знают, как называется этот корабль, откуда он приплыл и куда поплыл дальше. Им было всё равно. Моё сердце сжигал гнев. Я хотел сразиться с ними. Я убил бы людей на пристани, но их было много. Меня связали и бросили в тюрьму на три месяца. А когда выпустили, Вивис уже умер. Им было всё равно. Мне так больше и не удалось ничего узнать. И я ушёл жить под скалой, чтобы не видеть нашего прежнего дома. Не знаю. Может быть, она жива. Но я думаю, что разлука с маленьким её быстро убила.
Куонеб замолчал. Потом вскочил на ноги. Лицо его потемнело. Он вышел наружу, где в ночном мраке бушевала вьюга. Рольф остался наедине со Скукумом.
Сколько горя изведал его друг! Казалось, в жизни у него не было ничего, кроме горя, и Рольф, задумавшись не по возрасту серьёзно, невольно спросил себя: «А будь Куонеб и Гамовини белыми, могло бы с ними случиться такое? Отнеслись бы к его отчаянию с таким презрительным равнодушием?» Увы, он знал, что нет. И столь же невольно задал ещё два вопроса: «Да существует ли Бог, справедливый и суровый судья?» и «Получит ли хоть кто-нибудь воздаяние за все эти мерзости?»