Роман Бо

Болотов Дмитрий

И так, в зависимости от судьбы, мы Но этого сразу оглядываемся и отбираем снова не становится мало, а с раз и не два, чтобы когда-нибудь каждым новым прожитым убедиться, что главное в нашей днем все меньше и жизни как раз то самое, чего мы так меньше, понуждая нас никогда и не отобрали у нее. Эта снова задумываться, что какая-то неотъемлемая жизнь - мы, же упущено в первой мы сами. отобранной жизни?

И так начинаешь оглядываться снова и снова, не раз и не два, и каждая новая жизнь оказывается все превосходнее,

что удивляет, потому что она отбиралась из уже не один раз отброшенного, все меньше и меньше стесняясь.

И так происходит, пока когда-нибудь не убеждаешься, что все равно самое главное в жизни и есть то самое, чего нам никогда не отобрать у нее, эта какая-то неотъемлемая жизнь - мы, мы сами.

ХХ

Временение

Настоящее время - это некое неотъемлемое время жизни, через которое жизнь и не течет и не стоит, а как бы временеет, складываясь и вычитаясь, умножаясь и делясь из всех возможных времен; это время, через которое жизнь становится настоящей.

XXI

Пропавший ребенок

Бо приснился сон, а может это на самом деле, в парке на горе Тооме пропал ребенок. И его бледная мать носится всюду совсем убитая. И мы все, Бо, Килрак, Тарелка, Бер бегаем по Тооме, его холмам и впадинам, то спускаясь по Вали Краави (кровавой), то поднимаясь к библиотеке и обходя ее вокруг, то проходя под двумя певческими мостами, и нигде не находим потерянного ребенка, пока не теряем из виду и мать.

XXII

Карлик умер

Карлик умер, обнимая красную занавеску, за которой он столько раз прятался, научившись находиться за ней почти неподвижно.

Бедный маленький карлик! никто так и не накормил тебя пловом и не позволил просто поподглядывать за собой. Напротив, у всех ты вызывал отвращение, граничащее с омерзением. Чем, чем же он его заслужил? Где демонстрации солидарности с умирающим? Где же, где вы, кролики, кидающие булыжники в душ? Одна Полковая Лошадь бьет себя палкой в грудь. Один Ядерный Немирдан дрыхнет на лестничном подоконнике, подложив под голову пустую кобуру от маузера. Один Кенгуаркан ест сосиски сырыми прямо из морозилки, бесплодно подпрыгивая на одной ноге. Один лишь Слайк с брошкой из кожи кенгуру в ухе выходит из комнаты покурить в коридор, держа за ногу вниз головой грудного младенца.

Что чувствуешь приэтом, маленький пеленашка? Воскресное чувство праздничности? Грядущий смысл всего происходящего? Возможность продолжить систему? Не знаю, не знаю...

XXIII

Между душем и Плуцером

Беременная Полковая Лошадь моется в душе, а костюмированный Плуцер пасет ее в коридоре. Бо идет в туалет между душем и Плуцером, его тошнит от ее писем ему в армию.

Дорогая Каубамая!

Мне противно читать твои старые письма и нелепый роман.

XXIV

Шмель

Килрак обиделся на Бо за розового поросенка. И Линь Шин говорит Бо, по-птичьи быстро двигая головой: "Бо-о!

вы написали прекра-асный роман! Всем он ужасно понравился! Вся кафедра читала!"

Кьюрмих кружится над Бо на вертолете как шмель.

XXV

Дерево

В романе Бо, может быть, нет действия, здесь как бы ничего не происходит, но разве есть действие у дерева, которое растет всем деревом сразу, стволом, корой, корнями, каждым отростком.

Посмотрите сами - и вы увидите севшую птицу, отломанную ветром ветку, лопнувшую почку, падающий лист.

Оп°здыш

Роман получил телеграмму: "Никаких романов тчк Кьюрмих". Пьяненькая Раам-Равец какая-то поддатенькая, как Дашка сумасшедшенькая. Тарелка зевала, жевала, чесалась и хрюкала. Таким как Плуцер всегда неймется ухаживать сразу за разными женщинами. И кого не затрахал Дорцев, тех Плуцер закормил пловом. В фигуре Пловцера и выражении его лица, но особенно в фигуре всегда угадывалось немедленное совершение чего-нибудь во что бы то ни стало, чего-нибудь немедленного. Но чаще всего эта плуцеровская немедленность выливалась в "и немедленно выпил".

Ночью после одного из дней рождений Бо выметает стекла из-под кроватей со свешивающимися с них полублюющими женщинами. Летом на полупустом Пяльсони Килрак играл на гитаре и пел разные песни, а Бо в рубашке с оторванными воротничками сидит рядом с Какой-то женщиной, и ему кажется, что она специально касается волосами его голой руки. Осенью Бо приехал на Пяльсони последним, выздоравливая после троллейбуса, и она сразу пришла в стотретью поздороваться и села с ним рядом. Бер что-то шутит, Бо краснеет, и вдруг ему кажется, что эту длинную узкую синюю юбку она надела специально для него.

Бо жил на Каре и каждый вечер приходит на Пяльсони и поднимается в тристатринадцатую. Зимой Бо с Какой-то женщиной в черных вельветовых стареньких брюках остаются одни в какой-то комнате, и Бо полночи укачивает ее в каком-то кресле. Когда Бо обнимает ее, ее кожа кажется ему как рыбья чешуя. На следующий вечер Бо приходит на Пяльсони с каменным сердцем, и первый человек, кого он увидел, это Какая-то женщина в красивом белом свитере, закрывающем шею по подбородок, неподвижно сидящая на некрасивом белом подоконнике.

Величка ходит по Пяльсони с настолько высоко задранным подбородком, что кадык торчит из его шеи как нос. Бо с Килраком и Какой-то женщиной поехали в Печоры, и вдруг у нее стало какое-то бледное, словно испуганное лицо, и она стала креститься и подавать всем нищим. На площади Искусств Бо сказал ей, что любит Дашку. Она стала быстро курить на мокрой, словно заплаканной скамейке, глядя куда-то вниз и в сторону, на тающий снег. Вокруг них с шумом проезжали машины. Вода бежит из крана в раковину на кухне. Чтобы бросить ее, Бо пришлось отключить телефон.