Роман Галицкий. Русский король

Романова Галина Львовна

–  Бабушка Аглаша, - появляясь в дверях, позвала Милена.

Холопы мигом забыли про дела, повскакали с мест, кланяясь боярышням. На зов из дальнего кута выползла согбенная старушка в тёмной понёве и душегрее из вытертого меха. То была старая кормилица боярина Рогволода, жившая у него в тереме милости ради. В детстве она сказывала сказки Мирославу и Милене, а теперь баловала холопьих детишек и надеялась дожить до боярских внуков.

–  Аль звала, ягодка?
– прошамкала она, улыбаясь наполовину беззубым ртом.

–  Звала, бабушка Аглаша, - улыбнулась в ответ Милена.
– А помнишь, как ты ворожила мне на

жениха, когда я помладше была? Поворожи-ка теперь Аннушке, а то привиделся ей нонче на гулянье кто-то, а жених иль гость мимохожий - она не ведает.

–  Незачем это, - отвернулась Анна, но старушка уже закивала:

–  Сделаю, всё сделаю, красавицы. Идите за мной! Она повозилась в своём куту, собрала что-то в узелок и повела девушек под лестницу.

Там было темно, тихо и прохладно. Милена мигом замёрзла и обхватила себя за плечи руками. Анна не шевельнулась. Стояла, как снегурка заледенелая, спокойно глядела, как старушка возвращается, зажигает лучину, вставляет её в щели меж брёвен и раскладывает на приступочке нехитрые вещицы.

«И с чего я решила, что её разобрало?
– думала Милена, косясь на подругу.
– Не влюблена она ни в кого, точно зачарованная. Может, у неё суженого ятвяги убили, а сегодня он примерещился?.. Да не бывает, чтоб покойники белым днём при всём народе являлись… Ой, свят-свят!» - Девушка быстро перекрестилась.

Тем временем бабка Аглаша обвела угольком круг по полу, бормоча: «Чур сего места! Чур! Сгинь, всякая нечисть, рассыпься. Чур меня! Чур!» Затем достала два осколка зеркала и прислонила один из них к стене, а другое дала Анне в руки. Отразились друг в дружке зеркала, заблистала в глубине тёмная муть.

–  Крест сыми, - распорядилась бабка.

Анна одной рукой стянула шнурок, передала его попятившейся Милене.

–  Вот, - голос ворожеи упал до шёпота.
– А теперь смотри вдаль, в самую грубину и повторяй: «Суженый-ряженый, приди ко мне наряженный! Ряженый, суженый, приди, появись, ликом-зраком покажись!»

Анна послушно зашевелила губами. Не лежала у неё душа к гаданию, не о том были её помыслы. Но не отводила глаз от манящей мерцающей глубины, в сердце которой клубились какие-то тени.

–  Гляди, гляди зорче, - доносился откуда-то издалека голос ворожеи.
– Глаз отводить не смей, не то проглядишь суженого!

–  Ряженый, суженый, приди, проявись, ликом-зраком покажись, - шептала Анна.

Заклубилась в зеркальной глубине тьма, взвихрились ветром чёрные кудри, блеснули из-под них ясные глаза, мелькнуло лицо - то самое, которое уже видела днём Анна так близко…

Отшатнувшись, девушка выронила зеркало.

4

Ввечеру в княжьих палатах шумел пир. Собралась княжья дружина, ближние бояре, все думцы и советники. Накрытые столы стояли не только в просторной гриднице, но и в сенях, откуда доносились хмельные разудалые голоса. Дружинники орали песни, налаживались плясать. Князя и бояр веселили скоморохи и гусляры. Призванный из сеней молодой дружинник Митусь, разрумянившись, как девушка, чуть дрожащим высоким голосом выводил песню:

Ой,

да не туча встаёт, туча чёрная, да не ветры летят, ветры буйные - налетает млад-грозен шестокрыл, сокол-шестокрыл в стаю воронов. Как у воронов клювы крепкие, клювы крепкие, когти острые, да каких самих - туча чёрная, туча чёрная, тьма несметная. Как у сокола, бела кречета, златы коготки, клюв серебряный, клюв серебряный, огненно перо. Он летит-свистит, да подлётывает. Да как начал их сокол-шестокрыл бить-клевать, пущать перья по ветру. Разлеталися перья чёрные, разлеталися, наземь падали. Ай и летели прочь черны вороны, да от сокола, бела кречета, очищалося небо синее, восходило в нём солнце красное…

–  Добрый ты певец, Митусь, - в глазах у Романа прыгали бесы, - тебе б не воем - скоморохом быть. Оставайся при мне. А за песню - прими!

Снял с пальца перстень с красным камнем, бросил молодому дружиннику.

–  Благодарствую, княже, - Митусь принял дар, поклонился.
– За честь спасибо.

–  Спой ещё, повесели гостей!

Митусю поднесли чашу с мёдом. Он осторожно выпил, вытер шёлковые, как косы у девушки, усы и, усевшись на место, запел снова.

Дожидаясь, пока чашник наполнит его чару мёдом, Роман озирал пирующих. С утра не брал его хмель - без мёда и вина был пьян князь, бродило в душе ретивое, и хотелось ему, чтобы все были радостны.

Бояре жадно жевали, пили большими глотками, утирали руки о камчатые скатерти, сыто рыгали и подтягивали к себе новые блюда. Одни ели обстоятельно, другие спешили заглотать как можно больше, третьи клевали всего понемногу. Иные налегали на меды и были уже зело пьяны, другие от сытости распускали пояса, но оставались трезвы. Кто-то уже клевал носом. Улыбаясь, Роман внимательно разглядывал бояр из-под прищуренных бровей. От многих он ждал измены, многим не доверял и жадно следил - не мелькнёт ли недобрый взгляд.

Слева от Романа, между боярином Твердятой и Иваном Владиславичем, сидел Заслав и, не обращая ни на кого внимания, вливал в себя чашу за чашей. На глазах князя он допил уже пятую и тотчас протянул её чашнику. Лицо его было темно, глаза погасли. Иной бы давно свалился под стол, а его ничего не брало.

–  Заслав Сбыгневич!
– окликнул боярина Роман.
– Ты почто не весел на честном пиру? Аль печаль гложет, аль думу чёрную супротив меня задумал?

Заслав вскинул голову, как норовистый жеребчик. Взгляд его был мутным, но не от хмеля.

–  Нет, княже, - громко, как всякий много выпивший человек, ответил он.
– Не задумал я супротив тебя чёрной думы. А не весел я от того, что веселиться мне не с чего.

–  Что за беда приключилась?
– поощрил его на разговор Роман.

И тут Заслав побагровел, как маков цвет. Глаза сразу стали беспокойные, он осторожно оглянулся по сторонам.

–  Люблю я, княже, - наконец выдавил он.

–  Вот так-так!
– рассмеялся Роман, устраиваясь на стольце поудобнее.
– Так сватайся! Иль мне за тебя сватом быть? В чьём дому надумал взять жену?