Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
Шрифт:
Прошу в моей просьбе не отказать.
За окном давно стемнело, а дождь все стучал и стучал по карнизу. Я погасила свет, спустилась на первый этаж, прошла длинным теплым переходом и оказалась во дворе. Над входной дверью болтался на ветру фонарь. Двор был пуст. За ним темнел парк.
— Тамара Михайловна, можно проводить вас до ворот? — Невысокая фигурка отделилась от стены.
— Таня, ты?
— Я, — тихо ответила девочка.
Мы медленно пошли по темной березовой аллее. Осенний ветер стряхивал с голых веток крупные капли, и наши лица скоро стали мокрыми. На девочке
— Что-нибудь случилось?
Таня молчала.
— Почему ты молчишь?
Даже не знаю, как сказать. Понимаете, я много лет ищу маму. Куда только не писала. Вот еще одно письмо. Опустите его, пожалуйста, в почтовый ящик.
— Да, конечно.
Мы помолчали.
— А ты помнишь маму?
Очень плохо. Помню, мы в деревне жили речку помню, и яблоня под окном росла. Яблоки больно вкусные были.
— Как же ты в интернате оказалась?
— Я тяжело заболела, а может, и не тяжело. Ну, мать меня в больницу положила, а назад не забрала. Мне тогда всего четыре годика было.
Весной Тане Горчаковской исполнилось семнадцать. Она училась в 10-м классе. Ее любили и дети и взрослые. «Я люблю Танюшу, как сестру, — признается двенадцатилетняя Наташа. — Мне говорят, — это глупости. Она уже взрослая, и у нее есть любимые люди, а я еще мала совсем, чтоб с ней дружить. Я не обижаюсь, я-то знаю, если я кого-то полюбила, то уж навсегда».
Через год одноклассник Татьяны, попавший в беду, скажет: «Таня спасла меня. Она помогла мне, как одна мать может помочь. А она моя ровесница».
Внешне Таня ничем не выделялась — простое открытое лицо, светлые глаза, тихий голос, прямые, всегда чисто вымытые русые волосы рассыпаны по плечам. Когда волосы падали на глаза, Таня ловким движением пальцев заправляла их за уши и при этом слегка вздергивала маленький, весь в веснушках, курносый нос.
Почему она выбрала для исповеди этот ненастный вечер? Почему приурочила свой рассказ к столь позднему часу? И что прятала на изломе вечера и ночи?
Мы подошли к воротам. У ворот проходила невидимая черта, граница. Она убегала влево, к реке, огибала парк, шла вдоль безрадостного фасада спального корпуса и возвращалась к высоким железным воротам. Граница шла по кругу или квадрату. Что внутри круга? Что за пределами ломаной линии квадрата? И где мы сами? Мы, взрослые, каждый день приходящие к детям и каждый день покидающие их? Кто мы им? Родные или чужие? И кто они нам? Чужие или родные? И где мы? По ту или по эту сторону высокой ограды? Сейчас я переступлю черту и выйду на улицу, выйду на волю. А Таня?
Таня уходила от меня в темноту. Спохватившись, обернулась, и я услышала: «Не забудьте, пожалуйста, про письмо».
Таня попала в больницу в четыре года. Из больницы ее перевели в детский дом, из детского дома в интернат. Виктора привезли в интернат семилетним. Раечка в детском доме с трех лет. Феликс с двух. Вера с пяти лет. Иногда к нам доставляли сразу троих, а то и пятерых ребятишек. Из одной семьи, после тяжелой семейной драмы. Юлю Седову определяли во 2-й класс, Сережу — в 4-й, Евдокию — в 7-й, Аню — в 8-й, Юру — в 10-й.
ИЗ РАЗГОВОРОВ С ДЕТЬМИ:
— Когда нас у матери забрали, меня отвезли в интернат, а братика в Дом малютки определили.
— Помню, меня на лошади везли. Хоть и два годика мне тогда исполнилось, а ничего не забыл. Лошадь еще такая рыжая была. Красивая-красивая. И жеребеночек рядом бежал. Как же лошадь-то звали?
— Мы с сестрой у бабушки жили, а мать с отцом на стройке работали. Когда их лишили родительских прав, мне было пять лет, а сестре семь. Нас сдали в дошкольный детдом, а потом сюда перевезли. Отец умер, а мать попала в «инвалидку».
— У меня еще четыре брата и две сестры. И почти у всех разные фамилии. Как искать?
— Моя мамка далеко отсюда, а здесь ребята знакомые, воруют помаленьку. Как-то стекло в магазине разбили. Знаете, такой, ну его еще «стекляшкой» называют. Значит, стекло разбили, взяли ручки, ножички. Милиция, конечно, пацанов разыскивала, а я с ними был. Так меня одна тетенька признала и отвела в милицию, оттуда привезли в интернат.
В интернате дети живут годами. Детей 360. Только четвертая часть до интерната воспитывалась в нормальных или относительно нормальных семьях. Из дальних и ближних поселков съехалось около сотни ребятишек. На праздники и каникулы они разъезжаются по домам. Их называют домашние. Остальные — детдомовские.
Корень у слов «детдомовский» и «домашний» — один. Теплый, родной, понятный, вечный — дом. А пропасть между словами — великая.
Детдомовские — или круглые сироты, или остались без родительской опеки. Причины, по которым дети остаются без опеки, многолики. У одних ребят мать с отцом разыскиваются милицией или осуждены, у других — семьи многодетные или малообеспеченные, у третьих родители лишены права воспитывать собственных детей, у четвертых хронически больны или нетрудоспособны. Есть и такие, что оставили своих детей на железнодорожных вокзалах, в магазинах и в других многолюдных местах, бросили ребят на произвол судьбы и скрылись в неизвестном направлении.
Так записано в официальных документах.
А в жизни они дети как дети, с той только разницей, что детдомовские годами, а то и целое десятилетие никуда не отлучаются, разве что на одну-две смены в лагерь, в поход, на экскурсию. Да и к ним редко кто заглядывает. Многим из них никто никогда не пишет писем, не покупает сладостей, не дарит игрушек. Да и характером они покруче — замкнутые, упрямые, молчаливые, нередко с травмированной психикой, а порой просто озлобленные, обиженные на весь белый свет. Отца с матерью некоторые из них никогда в жизни не видели.
На высоком берегу реки в ранний утренний час было пустынно и тихо, только раскачивались и шумели над головой старые сосны да шуршали под ногами пожухлые осенние листья.
Я шла на работу по узенькой, еле заметной тропинке. Сквозь деревья виднелась широкая река, а за ней на правом берегу мерцали редкие огоньки крохотной, в несколько домов, деревушки. Накрапывал мелкий осенний дождь.
…Когда нас у матери забрали, мне было 6 лет… Сначала нашу мамку положили в психиатрическую, потом нас сюда привезли… Меня отец вез с того берега, больше я отца не видела… Плакала я сильно, когда меня из дома забирали…